И против Веры Ивановны Локтионовой, в конце концов, возбудили уголовное дело. Еще во время первого следствия с мая по ноябрь 1981 года Веру Ивановну Локтионову вызывали на допросы чуть ли не через день. Анонимки теперь писались уже на дом, мужу. По ночам будил телефон, опять намеки, угрозы. Девятилетняя Лена просила: «Мама, уходи с работы. Сегодня какая-то тетя в школу пришла, спрашивала, сколько у нас дома ковров. Сказала, и директора посадят, и тебя». Анатолия, мужа, водителя междугородного автобуса Фатеж — Курск, начали беспрерывно проверять контролеры. Войдут, проверят, выйдут, через километр-два — новые контролеры.
— У нас с мужем до развода доходило. Я уже говорила: берите, сажайте в тюрьму, только детей, мужа в покое оставьте.
В кабинете следователя с Верой Ивановной случился приступ.
— Плачешь — значит, виновата, — сказал Булгаков.
Наложили арест на ее сберкнижку (вместо «наворованных» с Евсеенковым 23 тысяч там оказалось 75 рублей), описали мебель в доме (вместо кучи ковров — шифоньер да диван).
Поскольку главбух Локтионова слыла человеком принципиальным, ее уже второй срок избирали народным заседателем. Так и шло параллельно — месяцы, годы: районные прокуроры предъявляли ей обвинения в воровстве, махинациях, и одновременно вместе с ними (и с Изотовым, и потом с Митяевым) в одних и тех же заседаниях она рассматривала дела о воровстве и махинациях. С одной стороны — тяжелые обвинения, давление, с другой — почетные грамоты. «…Награждается Локтионова Вера Ивановна, народный заседатель Фатежского народного суда, за активное участие по отправлению правосудия и ведение профилактической работы. Фатежский РК КПСС. Райисполком». На обложке крупно: «Победителю социалистического соревнования».
Дело прекратили в связи с амнистией по случаю 40-летия Победы. Повод вполне достойный.
В райкоме партии не знали о том, что уголовное дело в отношении Евсеенкова прекращено еще полтора месяца назад: прокуратура на сей раз не сообщила.
— Надо же, значит, опять выкрутился? — председатель партийной комиссии при РК КПСС А. Харченков возмущен до глубины души. Показывает персональное дело Евсеенкова, объясняет, где «первый» лично давал указания, а когда тот ослабил бдительность, уже он, Харченков, давал делу новый ход.
— Вывернулся!.. Но я все равно это дело до конца доведу.
Сколько же юристов — от районных до столичных — шесть лет занимались делом Евсеенкова, чтобы наконец убедиться: не виновен. А вот сидит напротив человек…
— Вы кто же по образованию?
— Колхозный агроном.
В упор глядя на меня, он сказал вдруг: «А у нас уже и на вас есть жалобы. Да-да. В колхозе были? Вот так. И встречались там не с теми людьми. И здесь, в Фатеже, знаем, где вы бывали и с кем и о чем говорили. Со сторонниками Евсеенкова. И у него дома были».
О слежке сказано было прямо, без смущения, с позиции сильного человека.
— Ладно, жалобу на вас пока писать не будем. Это смотря какая статья появится в газете.
Не выдержали-таки местные товарищи. Я еще был в Фатеже, Курске, а в редакцию уже пришла анонимка: «Возмущены панибратством Поляновского с жуликом Евсеенковым, требуем вмешательства. Коллектив училища». Тут же в два адреса — председателю КПК при ЦК КПСС и главному редактору «Известий» пришло уже официальное письмо, подписанное Харченковым и Михайловской, зав. общим отделом: надо «со всей строгостью… спросить с тех, кто пытается выгораживать жуликов».
Газета опубликовала это письмо с комментарием «Опровержение неопубликованного и даже ненаписанного» («Известия», № 83 за 1987 год).
После публикации и Харченков, и Михайловская были освобождены от занимаемых должностей. Действенность газеты? Но в редакцию никто даже не сообщил о принятых мерах. (Оба освобожденных — пенсионного возраста.)
Итак: «за отсутствием состава преступлений». Победил-таки Евсеенков. Потерял и должность и здоровье. Инвалид.