Но, с другой стороны, если бы я сам рисовал все эти локации, зная, что именно наличие аптечек и проходимость карты ценится превыше всего, стал бы изобретать велосипед? Наверняка – нет.

И потом, если бы не эта игровая условность, я давно бы свихнулся, выскочил бы на нациста, чтобы меня убили и освободили этим от безумия!

Наверное, нужно быть благодарным этому странному миру, что я знаю его правила, которые и помогают выжить.

Я снова стою у очередной двери. Прислушиваюсь.

– Es ist kalt…[4] – клацает зубами невидимый нацист.

Вот что они вечно лопочут? Ничего же не понятно! Ну почему нет перевода? Я знаю, они могли бы говорить и по-русски. Разработчики, если бы только захотели, могли бы нарисовать еще один граммофон, переводчика-эсесовца, перебежчика-предателя.

Но программистам словно доставляет удовольствие держать меня в страхе. Может, местные солдафоны, вообще, на смеси всех языков говорят, чтобы интеллектуалам смешнее было.

Я толкаю дверь и сразу, с порога, открываю огонь. Два офицера в белых кителях склонились над столом и что-то сосредоточенно разглядывают. Они дернулись, отпрыгнули, полезли за своими пистолетиками, но я поливал их свинцом примерно так же, как водой из брызгалки: основательно и не отпуская курка автомата.

До чего же враги глупые! Кобуру нужно держать расстегнутой! Впрочем, они у себя дома, глубоко в тылу на исконной немецкой земле. Это я здесь – гость.

Фашисты упали. Фуражки с них синхронно слетели.

Я брезгливо поморщился. Переступил через трупы и замер: на столе, на пеленке лежал младенец, разбуженный грохотом выстрелов. Сейчас он орал, как резанный. Хотелось даже пристрелить его, как всех остальных, ведь в немецком замке не может быть нормальных детей. В принципе.

Секундное раздражение прошло и мне стало стыдно. Если в игре я начну убивать женщин, детей и стариков, то чем буду лучше фашистов?

Вот только я не помню, чтобы в игре были младенцы. И где, черт побери, его мать? Мать его… – женщина? Или он – из пробирки. Гомункул обыкновенный, алхимический? Или его выпарили из корня мандрагоры?

Нет, его без присмотра не оставят. Скоро за ним придут. Непременно. Офицеры сами малюток не таскают, у них для этого есть бойцы и слуги.

А еще я вдруг осознал, что здесь очень холодно. Как младенец дрых в этой мерзлоте? Или его как раз размораживали в огромной микроволновке? Типа эксперименты с переброской во времени.

Он важен для них, этот малыш. Не сам ребенок, а то, сколько он выдержит издевательств над собой, пока не умрет на разделочном столе проклятых ученых!

Мне стало жаль бедолагу. Но что я мог для него сделать? Тут самому бы выжить. И все же…

Я подхватил визжавшее чадо и вышел обратно в коридор.

И что дальше? С ребенком на руках я не смогу стрелять. Его негде спрятать, ведь он живой. Он будет орать, пока его не найдут. Нести с собой – на его вопли сбегутся, как на рев сирены. Его в рюкзак к остальному реквизиту не впихнуть. Кстати, интересно: почему? Типа: я нашел артефакт, но он только мешает. Странный этот патч, что ни говори. Нужно выбираться из него в обычную игру: там как-то все проще, человечнее.

Младенец продолжал разрываться, привлекая к себе внимание. Пеленка была сухой и не пахла. А молока у меня не было. Это что, квест такой? Найди бутылочку, покорми малыша, оттащи его к матери, спаси бедную женщину, что непременно висит на цепях и умирает от жажды.