– И чего скажешь?

– Как тебе сказать, князь, Михаил Романов, коего ты нам в цари пророчишь, очень уж хорош на троне сидеть да Богу молиться. Государством управлять он слаб, но с другой стороны, каверзы от него никакой не будет. А вот если, не дай бог, конечно, тебя выберут, то прямо не знаю чего и ждать. Тебе бы не на троне сидеть, а в седле, и не скипетр с державой в руках держать, а меч и эти вот твои, как их, допельфастеры, вот там ты будешь на своем месте.

– Не печалься, отче, не выберут меня. Ладно, засиделись мы чего-то, пора спать.

Проговорив это, я завернулся в шубу и попытался заснуть. Сон, однако, не шел. Когда Аникита с Анисимом в первый раз завели разговор о возможном избрании меня на царство, я только посмеялся. Однако то один, то другой нет-нет да и возвращались к этому вопросу, и потихоньку мысль об этом перестала казаться мне еретической. Почему бы и нет, думал я иной раз, особенно после знакомства с будущим царем в Кремле. Нешто я хуже этого нескладного и немного бестолкового отрока справлюсь с царством? Тем более что, сколько я помнил историю, особенно похвастаться ему было нечем. Смоленскую войну проиграл. Донских казаков, захвативших Азов, не поддержал. Даже жениться по своему усмотрению не смог, и его невеста, которую он, похоже, всерьез любил, отправилась в ссылку вместе со всей семьей. А тут монах, пару раз поговорив со мной, без обиняков заявил мне, что, пардон, задница у моего высочества не под трон, а под седло заточена. И с пушкой я куда лучше управляюсь, нежели с государством. И ведь, что самое противное, прав во всем. Хотелось бы мне править – так оставался бы у себя в Мекленбурге. Правь сколько влезет, реформируй государство, укрепляй финансы и армию. Сам ведь знаю, Тридцатилетняя война на носу, готовиться надо, а меня черти унесли подальше от всех этих проблем. И сейчас я ведь не столько хотел Ксении помочь ребенка найти и уж конечно не Аниките с татями справиться, когда в Устюжну подался. Мне хотелось подальше от бояр да князей быть. Чем с ними дружбу заводить да интриги плести, уж лучше шпагой махать да на врага скакать в яростной атаке. Эх, батюшка-батюшка, что же вы натворили, такого красивого меня да мордой в правду!

Наутро, злой и невыспавшийся, я спозаранку поднял отряд и, поспешая, повел его к Устюжне. Мои приближенные, очевидно, почуяли перемену в моем настроении и старались держаться на расстоянии. И только перед самым городом передо мной выскочил как черт из табакерки Казимир и коротко произнес с встревоженным лицом:

– Неладно в городе!

Я, ни слова не говоря в ответ, прибавил аллюр и вскоре увидел раскинувшийся передо мной городок, над которым беспокойно метался колокольный набат. В той его части, где мы стояли перед тем, как уйти на Вологду, густо валил дым.

– Аниктита! Обойди Устюжну со своими рейтарами и запри западные ворота. Никого не выпускай, покуда не разберемся, что к чему, а я с драбантами отсюда пойду. Сдается мне, мышеловка, которую мы на татей ставили, сработала, а кошки рядом не оказалось. Ну да это ненадолго. Вперед!

Я не ошибся: действительно дым шел из усадьбы, занятой нами в прошлый раз. Впрочем, пожар был невелик и уже почти потушен. Когда мы доскакали до нее, гулко стуча копытами коней, тати уже покинули двор, убедившись, что никаких богатств в амбарах нет, а местные жители сноровисто растаскивали бревна, из которых был сложен терем, не давая огню распространиться. Перед амбаром лежал окровавленный однорукий Лука, над которым рыдала его дочь. Впрочем, наш сторож, кажется, был еще жив. Как потом выяснилось, он вообще мог не пострадать, если бы по природной вредности характера не вздумал ругаться с татями. Получив удар ослопом по голове, упрямый старик замолк, слава богу, не навеки. Дочка его, впрочем, голосила от этого не менее отчаянно. Устав слушать бабские вопли, я спросил, подойдя к ним:

– Дочки хоть целы?

Женщина, как видно, не поняв, что ее спрашивают, продолжала рыдать, а вот лежавший трупом старик, к немалому моему удивлению, ответил:

– Чего орешь, дура? Тебя человек спрашивает, а ты голосишь, будто по мертвому.

– Батюшка, ты живой, – пролепетала она, – а я уж думала… на кого ты нас покинул… как же мы без тебя будем…

– Что-то когда замуж за Жидовина своего выскакивала, за меня не больно переживала! А тут гляди – на кого покинул!

– За кого, за кого выскакивала? – заинтересованно переспросил я.

– Известно за кого, за лавочника – Жидовина по прозванию. Купчихой, видишь ли, захотелось ей стать, будто в слободе кузнецов мало было, тьфу! – стал подниматься, не переставая ворчать, непривычно словоохотливый старик.

– А что же ты, старый хрен, мне о том раньше не рассказал?

– А кто ты такой, князь заморский, чтобы я тебе о том рассказывал!

– И то верно… Казимир! Ты где, литвинская твоя морда! Скажи мне, сделай милость, это все как понимать?

Бывший все это время рядом и все слышавший Казимир находился в состоянии крайнего обалдения.