– «Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобресть сердце мудрое»[33].

А когда на гроб легла последняя горсть земли, Лелик прочитал из молитвенника:

– «Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?»

Присутствующие на похоронах рейтары и некоторые горожане благоговейно молчали, и лишь отец Мелентий негромко спросил меня:

– Что он читает?

– Евангелие от Иоанна, – машинально ответил я ему.

Тот одобрительно покачал головою и больше не нарушал тишины. Когда все закончилось и люди стали расходиться, я протянул монаху несколько серебряных монет.

– Прими, отче, на храм, с тем дабы о могиле позаботились.

Но Мелентий, отведя мою руку, ответил:

– О том и просить нечего, сей раб божий за нас живота лишился, а коли хочешь на храм пожертвовать, то вон отец-келарь Ильинского монастыря с кружкой на поясе ходит. Ему и пожертвуй.

– Это монастырский келарь? – недоверчиво спросил я, глядя на невероятно худого монаха в ветхом подряснике и с большой кружкой на цепи, больше похожей на вериги.

– Сгорел его монастырь в Смуту, – строго ответил мне иеромонах, – вот он обет и дал, что деньги соберет и восстановит. Да где же их соберешь, разор кругом! Никого Смута не пощадила.

Ни говоря больше ни слова, я подошел к погорельцу и высыпал в прорезь на его кружке пожертвование. Все-таки интересные священники попадаются иной раз на нашей земле. Одни за деньги бордель готовы освятить, другие – во исполнение обета жить впроголодь! Подумав это, я вдруг поймал себя на мысли, что считаю эту землю своей. Пусть сейчас я немецкий аристократ и родственник шведского короля. Пусть я наемник и, как только закончится эта война, уеду отсюда. Пусть я никогда не был здесь прежде ни в этой жизни, ни в прошлой. Все равно эта земля моя, и люди вокруг мои соотечественники, хоть они так и не считают. Все равно.

На следующий после похорон день к нам опять пожаловали переговорщики от казаков. На сей раз главным парламентером был худой, небогато одетый казак лет около сорока или больше, с обветренным лицом. На этот раз я не стал говорить с ними один и вышел на стену в сопровождении преподобного Сильвестра и Вельяминова.

– Я хочу говорить с князем Мекленбургским, – заявил он, оглядев нас.

– А что, ты столь знатен, что говорить с епископом и русским боярином тебе не по чину? – усмехнулся я в ответ.

– Но ведь ты командуешь здешними ратниками?

– Верно. Но кто ты, чтобы я говорил с тобой?

– Мое имя Яков Неродич, а запорожцы прозвали меня Бородавкой. Я кошевой атаман.

– Чего ты хочешь, атаман?