Сестры милосердия

Шел июль 1914 года. Римма Иванова всего год как окончила Ставропольскую гимназию, но уже нашла себе работу на общественном поприще, став земской учительницей в соседнем Петровске. Честолюбивая и энергичная девушка восхищалась активными женщинами, особенно Надеждой Дуровой, чей портрет украшал стену ее спальни. Дурова, прославленная русская патриотка, переодевшись мужчиной, завербовалась в армию в годы Наполеоновских войн[281]. Поэтому, как только началась война, Иванова тут же объявила родителям, что намеревается пойти в сестры милосердия, чтобы помогать солдатам на фронте. Родители были в ужасе. Мать твердо сказала, что никуда ее не пустит, а отец пригрозил, что, если она попробует сбежать, он вернет ее домой с полицией. Но события благоприятствовали планам девушки. Через несколько дней земская организация, в которой она работала, объявила об учреждении губернской комиссии для помощи раненым и больным солдатам и приступила к оборудованию госпиталей. Вместе с губернским обществом Красного Креста комиссия также финансировала краткосрочные курсы обучения сестер милосердия, которые должны были работать на местах. К тому времени уже зарождалась система военной медицины, и общественные организации быстро начали создавать сеть центров лечения травм и инфекционных заболеваний, раскинувшуюся вплоть до самой российской глубинки, и взяли на себя обязанности обучения и оснащения персоналом этих учреждений [Судавцов 2002: 47].

Так что Римма Иванова получила возможность внести свой вклад в дело победы, не нарушая родительского запрета. И немедленно ею воспользовалась, как и многие другие ставропольские женщины. В те первые военные дни у Красного Креста имелись жесткие правила относительно программ обучения своих медсестер, или, как их называли, сестер милосердия. Из опасений, что женщины из низшего класса окажутся слишком невежественными, недостаточно патриотичными и недостаточно нравственными, прием на курсы сестер милосердия был ограничен представительницами приличных семей, которых считали более склонными к сочувствию и патриотично настроенными, путем требований грамотности[282]. В Ставрополе женщины должны были окончить как минимум четыре курса гимназии, чтобы подать заявление на курсы медсестер. Занятие, доступное только для представительниц высшего класса, вскоре стало для них своеобразным знаком отличия. Иванова, чье происхождение было достаточно скромным (ее отец был казначеем Ставропольской консистории), училась на курсах вместе с дочерями местных генералов и сановников, среди которых была и дочь ставропольского губернатора. Занятия, которые вели лучшие представители медицинских кругов Ставрополя, начались менее чем за две недели до начала войны. Женщины быстро окончили курсы и приступили к работе примерно в 40 новых госпиталях во всей губернии [Судавцов 2002: 47].

Сперва дела в Ставрополе шли медленно. Первый поезд с эвакуированными солдатами прибыл в конце августа. Он привез 82 раненых с Западного фронта. Но потом поток превратился в тонкую струйку, что привело в замешательство как медиков, так и гражданских. Однако летние и осенние кампании были масштабными и кровопролитными, и вскоре Ставрополь, этот южный город, был загружен до предела, поскольку росла вероятность военных действий против турок. После того как в октябре началась война с Османской империей, раненые с этого фронта начали прибывать потоком. Иванова стала хирургической сестрой – многие из ее коллег избегали этой специальности из-за высокой нагрузки и нежелания видеть страдания пациентов. Некоторые впоследствии писали ей письма с благодарностью. Одно из них начиналось так:

Во многих письмах солдаты сообщали, что медицинское обслуживание на фронте сильно страдало из-за нехватки квалифицированного персонала, и Иванова умоляла родителей позволить ей уехать. В конце 1914 года они наконец сдались.

Вскоре Иванову приписали к 83-му Самурскому пехотному полку 3-й армии. В отличие от большинства медсестер в подобной ситуации, она была знакома с некоторыми солдатами и офицерами, поскольку в Ставрополе в мирное время был расквартирован полковой гарнизон. Полковой командир В. Стефанович вначале старался уберечь ее, направив в тыловой лазарет полка. Он предупреждал об опасностях, подстерегающих ее на линии фронта, однако она настаивала, говоря, что чем опаснее работа, тем она нужнее. Должно быть, Иванова была очень упорной и настойчивой девушкой. Правила запрещали женщинам служить на линии огня[283]. Почти все медики и санитары на поле боя были мужчинами, а медсестры должны были находиться на некотором отдалении в полевых госпиталях. Этим госпиталям постоянно угрожала вражеская артиллерия, обстрел с аэропланов и рейды кавалерии, поэтому медсестры были частью «летучих отрядов», которые оказывали помощь в опасных местах близко к линии фронта, но военные предпочитали, чтобы в окопах находились только мужчины. Иванова стала исключением; она даже надела армейскую форму и обстригла волосы, чтобы не отличаться от окружающих ее мужчин. Теперь она почти что буквально повторила историю Дуровой, вдохновлявшую не только множество сестер милосердия, но и необычных для России женщин-бойцов [Stoff 2006; Sanborn 2004: 78-116]. Впоследствии она кратко сообщала в письме домой, что счастлива и здорова, что привыкла к новой одежде и стрижке. Однако она нуждалась в белье, поэтому просила своих обеспокоенных родителей прислать ей четыре пары мужского белья, потому что «дамское неудобно стирать» [Судавцов 2002: 48].

В конце февраля 1915 года Иванова оказалась в самом эпицентре яростных боев у высот Витино и района Куче-Мале. Родителям она писала, что сражения 22-27 февраля (7-9 марта) были такими ожесточенными, что она подумывала об отъезде домой. Но все же она осталась, потому что испытывала огромное удовлетворение от своей работы. «Ведь, например, – отмечала она, – 22, 23, 24 февраля – за эти дни, я могу смело сказать, сделала больше, чем в госпитале за долгое время. Чувствую себя хорошо» [Судавцов 2002: 49]. Как она поясняла в следующем письме, первая помощь, которую она оказывала на поле боя, ничем не отличалась от того, чем она занималась неподалеку на перевязочных пунктах, где осталось большинство медсестер, но польза была значительнее. В результате «на меня не смотрят здесь как на женщину, а видят сестру милосердия, заслуживающую большого уважения». Командование оценило ее работу, наградив за проявленную в февральских боях храбрость.

В конце концов отчаявшиеся родители убедили Иванову приехать домой в отпуск летом 1915 года. На этот момент еще не были опубликованы общие директивы о том, можно ли сестрам милосердия брать отпуск и на сколько, однако, видимо, командир отнесся к ней с сочувствием[284]. Она привезла с собой аттестации своего командира и награды. Это во многом была уже другая женщина. Друзья и семья заметили, что из беззаботной девочки она превратилась в серьезную молодую женщину. Родители тщетно надеялись, что ей не захочется возвращаться на фронт. Но у нее, как и у многих солдат-отпускников, радость от возвращения домой вскоре сменилась тоской по фронту. Иванова писала брату на фронт:

Солдаты писали ей из окопов, и каждое сообщение о потерях удручало ее. В середине августа, несмотря на настойчивые протесты семьи и друзей, она вернулась на фронт.

По пути назад в 83-й Самурский полк она приняла роковое решение остановиться в 105-м Оренбургском пехотном полку возле Гродно, где служил ее младший брат Володя. Оказалась она там как раз к началу Свенцянского прорыва. Гродно пал 2 (15) сентября, а 9 (22) сентября Оренбургский полк попал под мощный артобстрел. За ним последовали атаки пехоты, нацеленные как раз на участок, который удерживала 10-я рота, где находилась Иванова. Люди гибли, и вскоре не осталось никого из офицеров. Она решила сама повести людей в контратаку на вражеские линии, перевела солдат через высоту и заняла первую линию немецких окопов, прежде чем, смертельно раненная, пала в бою. Ее боевые подвиги были оценены у нее на родине и по всей стране. В конце 1915 года о ней был снят кинофильм, который впервые был показан в Ставрополе 26 ноября (9 декабря). Император, хоть и не без колебаний, наградил ее посмертно Георгиевским крестом 4-й степени, хотя она была женщиной и не имела офицерского звания [Судавцов 2002:51]. Иванова добилась того, что из школьной учительницы стала сестрой милосердия, медиком, героем войны – и все это за время чуть более года.

Римма Иванова – необычный случай. Мало кто из русских сестер милосердия участвовал в боях; большинство женщин, служивших на фронте, держалось в рамках, предписанных правилами. Но ее история также во многом типична для сестер милосердия. Образованные женщины со всех уголков империи в первые дни войны добровольно завербовались и прошли те же краткосрочные курсы, что и Иванова. Другие, например медсестры – ветераны Русско-японской войны, участвовали и в новой войне[285]. У многих женщин были на фронте мужья или возлюбленные, у многих были дети. У некоторых, например у Лидии Захаровой, были и муж, и дети. Захарова вспоминала, как поразило ее начало войны; в тот момент она отдыхала вместе с семьей на побережье теперешней Эстонии. Реакцией на объявление войны стал бурный всплеск деятельности. Мужа призвали на фронт, а отдыхающие и местные жители метались в панике и собирались бежать на восток. Она погрузилась вместе с детьми в переполненный вагон, чтобы вернуться домой в столицу [Захарова 1915: 9-11].

Отъезд мужа поверг ее в тоску. Она вспоминала, как «пусто» было дома и на душе. Забота о детях только сильнее ее печалила; старший сын постоянно спрашивал, где папа, а младший стал болезненным напоминанием о супруге. «В бессильном порыве», писала она, «я нашла спасенье от тоски», решив разделить участь своего мужа. Она занялась хлопотами, преодолевая преграды и убеждая мать взять к себе детей, и в итоге добилась своего. В ночь перед отъездом она испытала успокоенное, торжественное и в то же время грустное чувство, однако, как и у Ивановой, это было чувство «крещенья в новую жизнь» [Захарова 1915:11-12].