Первые мероприятия Тиберия

После десяти лет вынужденного бездействия и непопулярности Тиберий горел нетерпением отомстить своим врагам, но он хотел отомстить способом, достойным высокого ума и благородного характера, которыми его одарила природа. Он не хотел репрессий; он хотел своими поступками доказать всем, что человек, так долго осыпаемый клеветой и преследуемый испорченной аристократией, способен, однако, возродить падающее правительство. Довольно вероятно, что в этом именно году он побудил Августа смягчить режим Юлии, позволив ей жить в Регии (совр. Reggio) с меньшими лишениями и большей свободой.[485] Этим актом милосердия Тиберий, вероятно, хотел дать некоторое удовлетворение народу и доказать всем, что он, насколько мог, забыл прошлое и хотел работать над примирением Юлиев с Клавдиями. Согласно с этими намерениями Германик, старший сын Друза, усыновленный Тиберием, был обручен с Агриппой, дочерью Юлии и Агриппы. Но если Тиберий не хотел пользоваться репрессиями по отношению к своим прежним врагам, то он хотел, однако, управлять по принципам, ненавистным его противникам. В особенности он хотел без замедления найти средство против двух бедствий, которые в последние годы благодаря небрежности выросли до опасных размеров: против распущенности армии и германской опасности. Не теряя ни мгновения, он сейчас же после получения трибунской власти отправился в Германию,[486] чтобы восстановить в легионах дисциплину,[487] изгнать из военных рейнских лагерей постыдную беспечность, к которой привел такой продолжительный отдых, и совершенно изменить ленивую политику, которая в последние годы позволяла германцам жить в чисто формальном подчинении, а Марободу, царю маркоманов, спокойно основать в 200 милях от границы Италии большое германское государство с армией, организованной по римскому образцу. Вместе с тем Тиберий прекрасно отдавал себе отчет, что легионы слишком распущенны и что нужно действовать с осторожностью. Поэтому он не думал вести в Германии кампании по способу Цезаря, где гениальная импровизация дополняла бы приготовления и молниеносная быстрота — численный недостаток. Тактика Тиберия была благоразумнее и медленнее; она состояла в приготовлении многочисленной армии, так хорошо вооруженной и грозной, что не было бы более необходимости прибегать к силе. В этом году он предполагал только подчинить путем маленьких экспедиций и переговоров племена, расположенные между Рейном и Везером, — каннинефатов, атуаров, бруктеров и херусков; потом, на следующий год, тщательно подготовившись, возобновить большой поход Друза к Эльбе; наконец, на третий год нанести путем большой, терпеливо подготовленной войны последнее уничтожение варварской Германии, принудив самого Маробода признать римский протекторат.[488]

Реформы в Италии

4 г. по P.X

Но Тиберий знал, что для возвращения силы ослабевшему правительству недостаточно восстановить дисциплину в армии и вести войны. Будучи в этом году в Германии, Август принял меры, очевидно внушенные Тиберием, в которых можно было узнать традиционалистический и консервативный дух старой аристократической политики. Без влияния Тиберия нельзя объяснить, почему этот хитрый политик, думавший только о том, чтобы повсюду избежать затруднений, взялся начиная с этого года за столько трудных и опасных вопросов, или почему он сделал попытку нового очищения сената, которую, впрочем, как обычно, скоро прервал, постаравшись и на этот раз ответственность возложить на других; или почему он счел себя обязанным сполна уплатить солдатам и ветеранам, после того как так долго не держал своего слова; почему, наконец, он решился просить денег на армию не только у провинций, но и у Италии. Было, конечно, справедливо, чтобы Италия, так разбогатевшая в последние тридцать лет, уплачивала по крайней мере часть военных расходов, из которых она извлекала выгоды больше всех других частей империи. Если легионы вели столь тяжелые кампании в Иллирии, Паннонии и Германии, то разве это делалось не для того, чтобы собственники северной и центральной Италии могли безопасно продавать свое вино варварским или полуварварским народам Европы? Но Италия в течение целых столетий так привыкла не платить налогов, что нужен был ум более прямолинейный и решительный, чем Август, чтобы задумать такую безрассудную вещь. Августу в этом деле, без сомнения, принадлежат бесконечные предосторожности, с которыми он его вел. Он хотел избежать всякой резкости, и в силу своей проконсульской власти, не давая никакого объяснения по поводу этой меры, приказал произвести перепись всех лиц, владеющих более чем 200 000 сестерциев; это, очевидно, были жертвы, намеченные для ближайшего жертвоприношения.[489] Наконец, после стольких лет Август осмелился взяться и за важный вопрос о бездетных браках и постарался помешать зажиточной буржуазии и всадническому сословию проходить через сети legis de maritandis ordinibus. Всадники, средние классы, широкие круги общества не обманывались, выказывая такое отвращение к Тиберию и такую любовь к Гаю и Луцию Цезарям. Едва Тиберий вернулся к власти, как Август осмелился предложить столь страшный для них закон, ставивший бездетных женатых лиц на один уровень с холостыми.[490] Этот закон, вероятно, назывался lex Iulia caducaria и имел одновременно и социальную и фискальную цель. Он хотел принудить супругов иметь детей, отождествляя бездетность с безбрачием и наказывая ее теми же наказаниями, которые предписаны были в законе de maritandis ordinibus; он хотел вместе с тем пополнить государственное казначейство, постановляя, что наследства, оставленные холостякам и orbi, не имеющим права наследования, не переходят к другим наследникам по нормам древнего права, а поступают в государственное казначейство.

Оппозиция закону

Благодаря Тиберию традиционалистическая партия снова сделалась могущественной; она вновь принялась за дело, начатое великими социальными законами 18 г. и прерванное затем раздорами среди знати, идеями нового поколения и слабостью Августа. Постаравшись в 18 г. вылечить аристократию от ее эгоизма и ее пороков, эта партия предприняла теперь попытку подчинить этому же режиму средние классы. Если lex de maritandis ordinibus и lex de adulteriis касались, главным образом, знати, то lex caducaria был направлен против всаднического сословия, добровольная бездетность которого угрожала передать империю в руки вольноотпущенников и подданных. Но всадническое сословие было многочисленнее, энергичнее и беднее знати; с другой стороны, Тиберий, настоящий автор закона, был принужден до декабря оставаться в Германии,[491] где благодаря как искусно веденным переговорам, так и быстрому движению вперед он покорил все племена, жившие между Рейном и Везером до океана, и где он сделал свои приготовления к большой кампании следующего года. Август, таким образом, был один в Риме, когда закон был представлен в комидии. Менее испуганные его старостью, чем были бы испуганы присутствием Тиберия в Риме, всадники на этот раз оказали противодействие и сделали попытку отклонить принятие закона.[492]

Слишком много людей увидали, что им угрожает потеря части наследств, на которые они рассчитывали! Против закона образовалась настоящая коалиция; зажиточные и консервативные классы, раздраженные законом, угрожали воспользоваться теми революционными орудиями, которыми так искусно управлял Клодий; всадники прибегли к крикам и угрозам и неоднократно устраивали такие грандиозные публичные манифестации, что Августа, наконец, охватил страх и он внес в закон оговорку, которой откладывал введение его в действие на три года; это значило дать всем время, необходимое для выполнения условий закона, и приобрести по крайней мере одного ребенка. Но этой слабой уступки было недостаточно для успокоения раздраженных всадников и всех тех — а их было так много, — чьи интересы были нарушены законом, и неудовольствие, которое вызвала эта новая узда, наложенная на эгоизм, еще увеличило отвращение общества к Тиберию, который в это время занимался германскими делами.

Тиберий в Германии, новый военный закон

5 г. по P.X

Возобновляя прежний план Агриппы, он задумал начать комбинированное движение флота и легионов; сам он во главе большой армии намеревался пройти через всю Германию до Эльбы, в то время как другая армия должна была следовать по берегу Северного моря, чтобы, собравшись у устья Эльбы, доставить Тиберию провиант, материалы и необходимые подкрепления, или для того, чтобы переправиться через Эльбу, подчинить население, скрывавшееся за эту большую реку, и изолировать, таким образом, Маробода, или вернуться по возможности без потерь по окончании экспедиции.[493] План был так обширен, что для полного приготовления требовал присутствия Тиберия в Германии в течение всей зимы. Однако в декабре он уехал из Германии в Италию, чтобы вернуться обратно в начале весны. Как ни были важны германские дела, его присутствие в Риме было еще важнее для разрешения военного и фискального вопросов. В этом пункте идеи Тиберия были разумны и справедливы. За недостатком денег нельзя было думать удовлетворить неумеренные требования, которые породило в армии отсутствие дисциплины в предшествующее десятилетие. Нужно было решиться отменить невозможный более военный закон 14 г. и вернуться к старой двадцатилетней военной службе. Но если Август, как обычно, в течение долгих лет старался всеми средствами избежать затруднений и находил различные предлоги, чтобы удерживать солдат под оружием по истечении законного срока, то Тиберий, напротив, хотел выйти из затруднений только прямой дорогой, не прибегая к отговоркам, раздражавшим солдат. Поэтому он предложил вновь установить двадцатилетний срок службы для легионариев, четырнадцатилетний для преторианцев и обещать при отставке награду в 12 000 сестерциев легионариям, в 20 000 — преторианцам, но в то же время он хотел основать специальную кассу, особый бюджет для военных пенсий, который поддерживался бы особыми достаточными доходами. Таким образом, пенсии ветеранов не должны быть более в зависимости от многочисленных случайностей, которые то наполняли, то опустошали из месяца в месяц казначейство старой республики. Условия службы могли быть суровыми, но они должны были быть ясными и точными, и республика, со своей стороны, должна была выполнять свои обязательства: такова, по-видимому, была мысль Тиберия. Новый военный закон был утвержден, вероятно, в начале 5 г.[494] Но, с другой стороны, новый налог, который должен был пополнить кассу, не был утвержден одновременно с законом. Трудно было предвидеть, какой налог вызовет большее, какой меньшее недовольство; явилась мысль поручить основательно изучить вопрос комиссии сенаторов.[495]

Поход Тиберия в Эльбе

Довольно вероятно, что около этого времени по настоянию Тиберия сенат образовал на севере Фракии и Македонии от Далмации до Черного моря вдоль нижнего течения Дуная провинцию Мезия, куда послал три легиона из расположенных в Паннонии и Дамации. Эта область была первоначально занята мелкими государствами, находившимися под покровительством Рима; образованием из них одной провинции хотели, очевидно, усилить защиту устьев Дуная против гетов.[496] Потом Тиберий возвратился в Германию, где в начале весны начал свою великую экспедицию. Флот спустился по Рейну и каналу Друза в Северное море, смело двинулся на север, плывя вдоль берегов Ютландии до Скагеррака, и с любопытством и волнением смотрел на огромный холодный океан, которого не видел еще ни один римлянин; на этом отдаленном полуострове он нашел остатки племени кимвров, столь знаменитого и страшного в предшествующее столетие.[497] Горстка людей, живших в неизвестности в такой дикой и отдаленной стране, — вот все, что осталось от огромной волны, опустошившей большую часть Европы, прежде чем она разбилась в долине По. Римской армии нетрудно было внушить им страх, заставить заключить союз и отправить к Августу послов, принесших в виде подарка древний почитаемый сосуд, употреблявшийся для очищений, и просивших прощения за беды, причиненные их предками.[498] Потом флот спустился к югу, вошел в устье Эльбы и поднялся вверх по ее течению. В то же время Тиберий приказал армии пройти четыреста миль от Рейна до Эльбы по дороге, которую мы не можем теперь отыскать; на его пути очень большое число народов выказало ему покорность; он разбил и покорил лангобардов, которые попытались сопротивляться ему. Прибыв на берег Эльбы, он нашел там свой флот, нагруженный съестными припасами и военным материалом.[499] Но на другом берегу собрались большие массы неприятельских войск, собравшихся отовсюду для защиты по крайней мере этой, последней границы. Обе армии много дней стояли друг против друга; время от времени римский флот двигался вперед и пугал варваров, которые убегали. Были завязаны переговоры. Наконец, германский вождь попросил свидания с Цезарем; он вошел в римский лагерь, который был показан ему со своей наиболее воинственной стороны; ему было разрешено представиться Тиберию, принявшему его со всей римской важностью полубога. Варвар долго молча наблюдал этого человека, символизировавшего сказочное могущество отдаленного города, куда весь мир обращал свои взоры.[500]

Были заключены новые мирные договоры, потом армия и флот отправились назад по той же долгой дороге, по которой пришли. Тиберий умел оживить в поверхностных и легкомысленных умах этих варваров идею о римском могуществе почти без сражения, одной демонстрацией своих сил, показывая ему, что римская армия могла, когда хотела, безопасно пройти всю Германию с одного конца до другого. Два других народа, сеноны и кариды, или каруды, под впечатлением этого похода решили отправить послов в Рим.[501]

Aerarium militare

К несчастью, в Риме упадок сената происходил невероятно быстро. В этот год нужно было принудить бывших трибунов и квесторов по жребию занять эдильскую должность, так как никто не хотел более занимать эту магистратуру.[502]Сенаторы, которым было поручено изыскать новый налог, необходимый для пенсий солдатам, объявили, что они тщательно искали, но ничего не нашли.[503] Они все соглашались, что нужно позаботиться о солдатах, обеспечить военному казначейству доходы в требуемых размерах, но против всякого предложенного налога выставляли то одно, то другое возражение, так что все они были отвергнуты. В сущности, забота о ветеранах, состарившихся, защищая Рим и Дунай, плохо прикрывала несговорчивый эгоизм собственников, не желавших новых налогов. Lex caducaria вызвал такое недовольство против Августа, Тиберия и правительства, что никто не осмеливался более раздражать средние классы, всадническое сословие и богатых плебеев. Но возвратившийся в Рим зимой 5 и б гг., после своего большого похода до Рейна,[504] Тиберий мало заботился о раздражении общества, твердо решившись помешать тому, чтобы военный закон оказался для солдат новым обманом. Таким образом, в начале 6 г. Август приступил к образованию военного казначейства путем многочисленных и быстрых мер: из своей личной кассы он внес в новое военное казначейство от своего имени и от имени Тиберия 170 миллионов сестерциев;[505] он просил союзных государей и города обязаться внести известные суммы;[506] наконец, из предложенных налогов он выбрал один, чтобы предложить его сенату и комициям, именно, пятипроцентный налог на все наследства и все завещанные имущества, за исключением оставленных близким родственникам и бедным.[507] Таким образом, после столь неприятного зажиточным классам lex caducaria предложили еще более неприятный налог на наследства. Протесты поднялись со всех сторон. Разве этот закон не означал желания конфисковать фамильные состояния, возобновить при помощи законных средств проскрипции и разорить не только несколько знатных фамилий, но и всех тех, у кого была какая-нибудь собственность? Недовольство не замедлило возрасти, предложение подвергалось суровой критике и сделало Тиберия столь непопулярным, что для избежания споров и протестов Август произвел маленький coup d’etat и объявил, что нашел этот проект в бумагах Цезаря. Поэтому, на основании известного сенатского постановления 17 марта 44 г. до Р. X., этот проект получил силу закона. Это была последняя ссылка на те бумаги Цезаря, которые были самым знаменитым обманом, когда-либо изобретенным политическими партиями Рима.[508] Чтобы удовлетворить тех, кто утверждал, что прежних налогов достаточно было бы для всех потребностей, если бы не было хищений и чрезмерных расходов, Август предложил поручить комиссии из трех консуляров, избранных по жребию, рассмотреть все расходы, уменьшить те из них, которые покажутся слишком большими, и уничтожить все бесполезные расходы, а также все злоупотребления и все хищения.[509]

Перемена в Овидии

6 г. по P.X

Тиберий действительно не терял времени. Менее чем в два года он создал новую провинцию, поднял уважение в римскому имени между германскими народами, двинул к разрешению фискальный и военный вопросы, придал силу главным органам государства, наконец, снова ввел в моду консервативные и классические идеалы. В обществе началась известная: реакция. Сам Овидий, поэт легкомысленных дам и развращенных щеголей, подпал, по-видимому, под эту перемену. С некоторого времени он стал подражать Вергилию и писал национальную поэму Fasti и моральную и мифологическую поэму Metamorphoses. В первой он возобновил в поэтической форме труд Веррия Флакка и переложил в прекрасные элегические двустишия календарь, т. е. изложил мифы, исторические события и праздники по тем дням, когда они справлялись. Во второй поэме он рассказывал наиболее красивые мифологические сказания, связывая их друг с другом очень тонкой нитью. Таким образом, и Овидий, казалось, сожалел о простоте прежний поколений и о невинности золотого века, увы, теперь потерянной! Он выражал почтение к традиции в ее воспоминаниях и в ее наиболее торжественных памятниках. Он преклонялся перед вековыми богами Рима; он чувствовал глубокое благочестие в храмах, где молился Рим, перед лицом священных обрядов, которые он соблюдал в то время, когда поднимался над прочими народами средиземноморского мира. Овидий сменил распущенную веселость своих эротических стихотворений на набожное почтение верующего и внес в эти более строгие творения ту же легкость, ту же элегантность, то же изящество. Но вместе с тем к важной поэзии прошлого и традиции он примешивал совершенно новые и современные чувства, делая это с таким искусством, что почти невозможно было отличить старое от нового. Первым из римских писателей Овидий в череду древних культов Рима в качестве будто бы такого же очень древнего культа внес культ Августа и его фамилии, едва начавший проникать в сознание средних классов Италии. Он первый посреди гимнов и похвал другим богам не забывал говорить о «священных дланях» его «священной особы», о «божестве» (numen) и «божественной природе» Августа и Тиберия, ожидая того времени, когда с такой же лестью он мог бы обратиться к Германику и Ливии. Как велико различие, отделяющее его от сдержанного достоинства Горация и Вергилия! Овидий в одно и то же время является поэтом национальной умирающей традиции и зарождающегося монархического чувства, распущенной любви и строгой религии; не стараясь, однако, подобно Вергилию, примирить эти противоречия в их сущности, он стремится сохранить только видимую их гармонию. Овидий является представителем распущенности и фривольности его поколения и новой аристократии, где индивидуальные характеры, не закаленные крепкой традицией и систематическим воспитанием, а предоставленные самым различным и противоположным влияниям, могли свободно развиваться во всех направлениях и граничить так же близко с пороком, как с добродетелью, героизмом и трусостью, суровостью и развратом, умом и глупостью. Хорошие, средние и дурные люди смешивались в ее рядах, как и в семействе Августа, являвшемся типическим представителем аристократии этой эпохи.

Германик, Агриппина и Клавдий