— Стоять у врат времен. Отгонять служебного ворона.
— И кому он служит?
— Князю тьмы.
— Принято к исполнению.
…Зверев не хотел знать будущего. Он хотел забыть свое прошлое и жить для вот этого пребывания за грубо сколоченным столом, где кашица чифиря и спирт. Он устал от кругов времени, но все же стал смотреть на пламя, которое разрасталось, принимало его в себя. Три светящихся круга пришли после, три времени, три шестерни. Они вращались на призрачных осях, передавая друг другу вращение, а вместе с ним — страх, надежду и веру. Тот диск, что олицетворял страх, был ярче всех и вращался быстрее, и в его блике Зверев увидел то, что не хотел видеть более никогда. Забывая законы о вращении колес, к нему пришла любовь. Смутные и жалобные прощания на конечных остановках, сколы городов и прошедшие ночи. Последние трамваи, рвущие нити, что связывали, как казалось, всерьез.
А круги времен становились то папертями, то площадями, где булыжники проникли друг в друга на атомарном уровне — три солнца, горящие сразу. Зверев знал, что увидеть сразу три светила — к беде. И поспешил покинуть этот солнечный перекресток. Он знал, что все вот так сошлось лишь единожды и больше этого уже не будет, но собрал все свои последние силы и снова оказался в темноте. И зубья шестерен мяли его эфемерную плоть, оставляли пунктиры на неподвластной им душе, и пересечение кругов стало уже стальным, мертвым, и последняя связь с той солнечной площадью и давним летом оборвалась…
…И настало время того странного предутреннего света. Когда просыпаешься от того, что кто-то есть в комнате. Этот свет просочился сквозь занавес, спрятался в углу комнаты, будто бестелесный призрачный пес. Пес, состоящий только из предутреннего света. «Я здесь, — говорит он, — я вернулся».
Зверев оказался в своем доме. В том последнем доме, в котором он прожил столько лет. Он встал, раздвинул занавес, потом распахнул рамы. А там, снаружи, стены каменного сосуда, что именуется внутренним двором. Если поднять голову, то увидишь небо в нездешних промывах и край этого сосуда. Его горловое разрешение. И законы предутренней перспективы таковы, что ощущаешь себя на дне этого кувшина. Ему стало холодно. Он закрыл окно и пошел на кухню. А там наполнил кофейник утренней влагой и чиркнул спичкой. Впрочем, кофе не оказалось, и он заварил попозже чай, крепкий не в меру. Он пил из старой алюминиевой кружки во вмятинах на дне, и она жгла ему руки.
«Если летают рои, предаваясь без толку играм, соты свои позабыв, покои прохладные бросив, их неустойчивый дух отврати от забав бесполезных».
…Он шел посреди утренней улицы. Город был пуст. По объездным магистралям круглые сутки перевозили народнохозяйственные грузы, а здесь — никого. Он шел в костюме, свежей рубашке и галстуке. На стоянке такси обнаружилась одинокая машина.
— В лес.
— Кто в лес, кто по дрова. Где-то я тебя видел. Ты в «Якоре» вчера не гулял? — спросил таксист. Это Бухтояров проник в его сновидение. В его колдовскую пьесу. Ах да, он сам велел беречь себя от служебного ворона. Ну что ж. Спасибо. Теперь он не один. Сейчас где-то восемьдесят пятый год. Он уже не один.
— Гулял, — говорит Зверев, — хотя это, возможно, и не так.
Но таксист Бухтояров рад и вспоминает, как там все происходило.
— А с той черненькой получилось?
— Получилось, — отвечает Зверев, поглядывая по сторонам. Но тем временем они уже приезжают. По счетчику с него два с чем-то, но он дает три.
Там, где кончается автострада, за предместьем, лес ухожен и вычищен. Он идет дальше. Туда, где за бельмом пригородного озера начинается другой лес. Где неизвестно с каких времен — узкоколейка, поросшая травой, с насыпью, которую сожрало время. Он идет по этой колее, и она приводит его к тому, что называлось когда-то станцией.
То, что он хочет сделать сейчас, слишком опасно. Нельзя вот так, легко и непринужденно, путешествовать по божественной спирали. Можно и не попасть по адресу, и не вернуться.
Дождя не было давно, и он без труда находит сухую чистую поляну, ложится лицом к небу. Он лежит долго и даже засыпает, и ему грезится какая-то ересь. А когда просыпается, видит над собой облака. Бесполезно и безвозвратно. И тогда он встает, разжигает костер. Складывает подле себя шалашик, а сухих сучьев рядом — вдоволь. Он смотрит внутрь пламени, не мигая. И это двойное уже пламя разрастается необыкновенно и противоестественно. Теперь огонь всюду. Он поднимается до верхних пределов леса и поглощает его. И тогда Зверев входит в это пламя. И еще более странный сон снится ему.
Он пришел к пограничной корчме. Это лег на двести дальше, и страна — не понять какая. Хмурый карлик принес ему огня и вина. Все в той же мятой алюминиевой кружке. Он поискал глазами своего стража и не нашел его. Что там, на другой стороне границы, и другая ли та сторона вообще, — он не знал.