Собрание началось с посвящения нового брата, «профана», в члены ложи. Кабинет был оформлен, как подобало этому событию: черная драпировка закрывала стены, на ней были изображены циркули, обозначающие божественный разум, наугольники, обозначающие разум человеческий, и молотки, обозначающие мастерство и усердие. В центре комнаты стоял алтарь с двумя зажжёнными факелами, — символами света истины, который можно увидеть и в кромешной тьме, — а между факелами был помещён медальон с тремя лицами, выражающими Силу, Красоту и Мудрость. Над ними сияла шестиконечная звезда, которая представляла собой два совмещённых треугольника, где треугольник, устремлённый вверх, обозначал огонь, а треугольник, устремлённый вниз, обозначал воду — две важнейшие жизненные субстанции.

Братья, проводившие обряд посвящения, были одеты в тёмные мантии; на груди у них были фартуки, на руках — перчатки. Профан с закрытыми глазами был введён в комнату: он был в одном ботинке, другая нога была босой; одна штанина подвёрнута, другая опущена. Таким образом, он был не наг, не бос, не одет, не раздет, — он находился в состоянии неопределённости, он был в пути: он шёл от старого мира к новому, чтобы обрести просвещение.

Профана поставили перед алтарем, и здесь брат, имеющий высокую степень посвящения и потому руководивший обрядом, стукнул ритуальным молотком по маленькому столику и спросил:

— Зачем ты пришёл?

— За истиной и светом, — отвечал профан, заранее наученный, что говорить.

— Пришёл ли ты с чистыми намерениями или для личной выгоды?

— Я пришёл с чистыми намерениями.

— Сделай глоток воды, — поднёс ему чашу брат, проводивший посвящение. — Но помни, если сказанное тобою правда, ты утолишь жажду; если же ты лукавишь — вода обернётся ядом.

— Я говорю правду, — сказал профан и отпил воду.

— Хорошо, ты прошёл первую ступень посвящения, — брат стукнул молотком. — Отрёкаешься ли ты от старого мира? Предаёшься ли миру новому всем сердцем и душой?

— Я отрекаюсь от старого мира и предаюсь всем сердцем и душой миру новому.

— Составил ли ты письменное отречение от старого мира, ибо отныне ты умрёшь для него?

— Я составил отречение.

— Все ли свои пороки ты указал в нём?

— Все, которые я знаю, — профан отдал братьям бумагу.

— Пусть вся скверна, что была в твоём старом мире, сгорит в этом священном огне, — сказал брат, проводивший обряд, и сжёг на алтаре лист, поданный профаном. — Ты прошёл вторую ступень посвящения, — брат стукнул молотком. — Встань на колени.

Профан повиновался.

— Даешь ли ты обет молчания? Обязуешься ли хранить в тайне всё, что увидишь и услышишь здесь?

— Даю обет молчания, обязуюсь хранить в тайне всё увиденное и услышанное здесь.

— Обнажите ему грудь, — приказал брат, проводивший обряд, и затем, приставив к груди профана кинжал, три раза слегка стукнул по нему молотком. Из разрезанной кожи показалась кровь; брат собрал её губкой и обмакнул в чашу с водой.