Эпилог

Большую часть времени этого полюдья Ольга провела в древлянской земле. Сама проехала по всем пределам, сама приказывала, где установить крепостцы-погосты, где баню себе велела ставить, где гать через болото проложить, где колодцы вырыть, а где и ловами себя развлекала. Однако с местными жителями держалась столь сурово и неласково, столько дани взяла с них, как товарами, так и людьми, что древляне зачастили к Свенельду, молили слезно защитить от погубительницы. Свенельд отмалчивался. Самому было стыдно, но после резни под Искоростенем понимал: Ольгу не переупрямишь. И он молчал, когда она забирала старейшин в полон, заменяя на своих ставленников, когда вереницы пленных под охраной отправляли на рынки рабов, когда ее люди выгребали из закромов последнее, отправляя в Киев, а еще в Вышгород. Совсем опустела после этого полюдья древлянская земля.

И потеплевшие было одно время отношения Свенельда и Ольги опять стали холодными, едва словом как-нибудь обменяются. Кто и подумать теперь мог, что эти двое некогда сладко целовались под дубом в становище русичей. Когда миновали древлянскую землю и полюдный обоз вступил в край подвластных дреговичей, Свенельд хотел было отстать, остаться у древлян, но Ольга не позволила. И тогда всем стало ясно – не доверяет своему любимцу, хочет сама следить за ним.

На исходе зимы полюдный поезд прибыл в Смоленск на Днепре, сюда же съехались и многие удельные князья, дабы встретиться с правительницей, принести ей присягу. В том, что Ольга удержала в своих женских руках власть, – никто из них не сомневался. Но и не забывали, что она баба. Вот и подумывали, что неплохо бы ей мужа заиметь. А им достойного князя. Эта мысль многих не оставляла, поэтому к Свенельду опять стали приглядываться и шептаться по углам: отчего княгиня посадника древлянского не отпускает? Пошто держит подле себя да на все сходки с ним является? Многих это раздражало, но многие уже и стали это принимать. Даже пошла весть: после возвращения полюдья в стольный Киев Ольга станет женой выскочки-посадника.

Когда княгиня узнала, что все порешили, когда стала замечать, как сторонние князья спешат заручиться поддержкой и дружбой Свенельда, она вдруг заволновалась, испугавшись его возвышения. Едва не прогнала, так была груба и непочтительна. Но Свенельд только усмехнулся. Понимал, как для Ольги нелюба мысль, что ее принудят к браку, что потянут у нее так страшно и жестоко удержанные бразды правления. Потому и сам не пожелал сопровождать княгиню в дальнейшем полюдье, даже не вышел проститься, когда отбывала.

Княгиня это отметила. И хоть прежде всего ценила свою власть, но ведь бабой все же была. Пока она держалась со Свенельдом холодно и отчужденно, думала, что правильно поступает, даже некое удовлетворение получала от его кручины. А как сам Свенельд дал отходную да стал избегать ее, призадумалась. Вызвала к себе как-то Асмунда, стала выспрашивать, что сам Свенельд говорит, куда поедет. Асмунд сказал:

– Малфриду он хочет разыскать.

У Ольги так сдавило горло, что и слова молвить в первый миг не могла. Наконец совладала с собой, спросила:

– Да пошто она ему? Ведь сам же всем сообщил, что брак их в прошлом, что не жена ему более чародейка моя?

Асмунд только пожимал плечами.

– Ты спросила – я ответил.

И горестно так Ольге сделалось. Ей земли кривичей надо было объехать, потом северянский край посетить, дел невпроворот, а она только и думала, что опять ее Свенельд воспылал чувствами к чародейке. И ведь известно, где та ныне обитает – в Любеч подалась. Ольга то знала, так как сама отдавала приказание отвезти туда к Малфриде свою воспитанницу Малушу.

И все, что смогла княгиня, это упросить Смоленского князя Гилю – разудалого весельчака и любезного правителя – оставить Свенельда в его граде, увлечь ловами и пирами, развлекать и веселить, чтобы забыл тот о прежней жене.

Гиля был душа парень, княгине отказывать не стал. Вот и взялся пить, гулять со Свенельдом, тешил того да умащивал, охотами развлекал да воинскими состязаниями. И Свенельд вроде как находил во всем этом удовольствие. Так гулял с Гилей Смоленским, так хмелел и веселился, что в какой-то миг ощутил, что исчезает в его душе надрыв, не оставлявший его после битвы с Кощеем, после резни древлян. И когда настала ясная и яркая весна, как вскрылся лед на Днепре, он на первом же струге отбыл по реке в сторону Киева. Но сперва хотел все же в Любеч заехать.

Град Любеч был расположен на Днепровском пути северянской земли и считался северянским градом. Но говор тут был уже общерусский, не северянский. Ибо немало кораблей собирались в речном затоне у Любеча, многие тут чинили да обновляли суда – благо, что вокруг располагались сосновые корабельные леса, а любечские корабельщики были известны не менее киевских. Вот и стекался сюда люд, кто путем днепровским, кто на работы приходил. Услышать тут новгородский, полянский, даже древлянский говор было не диво, и все это сплеталось в один язык, понятный любому, как любечанину, так и пришлому. Поэтому никого и не подивило, когда прибывший по реке варяг стал расспрашивать о некоей Малфриде.

Некогда Олег с боем брал Любеч. Потомки тех, кто отбивал решительного князя-варяга, теперь говорили о том без обиды, даже гордились, что дали такой отпор. Ибо взяв и разорив Любеч, Олег потом сам же его и отстроил. И теперь мощные городни и частоколы опять высились на крутой возвышенности градского кремля, а вокруг раскинулись подолы, где шла бойкая торговля, строились избы, отходили от причалов как новые ладьи-насады, так и обычные лодки рыбаков.

Когда Свенельд в одежде простого воина сошел со своей ладьи – в кои-то веки не стал рядиться щеголем, а смотрелся, как наемник, – ему и до детинца не пришлось пройти в своих поисках. Первый же кожемяка, какого спросил, отозвался охотно:

– Малфрида? Это не жена ли знахаря Малка?

Свенельд медленно кивнул. Итак… они уже женаты. И волхва Малкиню тут называют знахарем Малком. Хотя чем ему еще тут заниматься, ведуну?