Половину общей комнаты занимал огромный каменный стол, похожий на алтарь. Грязная матерчатая скатерть, покрытая пятнами жира и еще несколькими темно-коричневыми, подозрительно похожими на кровь, укрывала столешницу целиком.
Всю восточную стену занимали жаровня, рукомойник и полки для посуды. На западной висело большое деревянное распятие, обмотанное золотой лентой. На ленте были вышиты слова молитвы или гимна. Линн прочитала:
Слова напомнили ей гневные строфы из Книги Правды. Видимо на востоке святоши оболванивали людей не менее успешно, чем на западе.
Имелась и четвертая дверь — деревянная, узкая и толстая, как крышка гроба. Линн решила, что она скрывает в какое-то подсобное помещение, вроде чулана.
Линн понаблюдала сначала за хозяином, потом за Киларом и Робинс, с аппетитом поглощающими хлеб, и сама принялась за еду. Ячменные лепешки с укропом и луковыми шкварками показались ей верхом кулинарного искусства. После галет и консервов из армейского запаса Кор-Эйленда, немудреная стряпня Лютера выгляделапросто божественно. Потом подоспело горячее блюдо. Хозяин разложил жареную фасоль в оловянные тарелки, потом достал из корзины с опилками фарфоровый кувшин. Там плескалась чистая родниковая вода.
— Жаль не могу предложить вам ничего кроме воды и хлеба, — извинился Лютер, присаживаясь к столу. — Это бедная земля. Ей почти нечего отдать человеку. Мне приходится больше вкладывать, чем получать. Но Господь благословляет наши труды. Он дает мне пищу и покой — это все, что мне нужно.
— Ты сеешь только ячмень? — спросила Робинс, запихивая в рот огромный кусок хлеба. Крошки просыпались на стол, и она небрежно стряхнула их на пол.
— Ячмень и овес — лошадиный злак. Я пробовал сажать кукурузу, но она не прижилась.
— Так ты явился с востока шесть лет назад и с тех пор безвылазно сидишь в этой дыре? — Линн не могла заставить себя поверить в слова отшельника. Неужели из восточных пределов может явиться кто-то кроме ходоков с их желтыми кошачьими глазами? Если Лютер не врет, значит за гранью турбулентных сдвигов раскинулся целый новый мир. Там есть свои страны и поселения, свои обычаи и законы, свои боги и лжепророки. Чего стоит хваленая цивилизованность, если они не видят ничего дальше своего носа?
— Раньше я ездил в низовья, — охотно рассказывал Лютер. — Дорога проложена через перевал много лет назад. В Поселениях ее называют Дорогой Мертвецов. Раньше по ней ехали сотни паломников, но сейчас она опустела. От братьев мне достались два мула и повозка. Я собирал фрукты, иногда орехи или дикие ягоды. Повозка и сейчас стоит позади дома, но животные… Что б мне вечно гореть в аду! Первый заболел чем-то вроде падучей. У мулов это редко бывает, но иногда все же случается. Мне пришлось забить его мотыгой — слишком мучился, бедняга. А второй... — на лице Лютера отразилось выражение бесконечного горя. Он закатил глаза и сложил руки в молитве.
— Господи милосердный! Одна из этих адских кошек подобралась ночью к дому и загрызла его прямо в стойле. Господи милосердный!
— А как же твой оберег? — Килар поднял взгляд от тарелки. — В следующий раз кошка может забраться прямо к тебе в дом и расправиться с тобой также, как и с несчастным мулом. Тебя это не беспокоит?
Лютер сгорбился и низко опустил голову. Линн показалось, что по его губам пробежала усмешка, но скорее всего это была игра света и тени.
— Оберег стережет меня, но он, увы, бессилен, когда кто-то хочет причинить вред моему имуществу. Господь заповедал легко расставаться с нажитым. Вам понравились лепешки? Кажется, я недостаточно хорошо перемолол муку в этот раз.