Как же удалось собрать под одной крышей — обложкой — столь пеструю компанию? Случевский симпатизировал символистам, а его положение на русском Парнасе после выхода в 1898 году шеститомного собрания сочинений стало непоколебимым. Фофанов, относившийся к символистам насмешливо, а во хмелю не стеснявшийся резких выражений в их адрес, в 1900 году выпустил том стихов «Иллюзии», открывавшийся призывом «Ищите новые пути!..», но его звезда начала закатываться. Брюсов и Поляков, навестившие поэта в начале ноября 1900 года, застали его трезвым, грустным и без денег. «По поводу платы за стихи осведомился: не благотворительный ли альманах. Узнав, что нет, охотно отдал, не спрашивая, что и кто. Цену назначил 50 коп. (за строку. — В. М.), но мы ему дали больше», — записал Брюсов в дневнике.

Бунин, подписавший 31 августа 1900 года со «Скорпионом» договор на издание сборника стихов «Листопад» (вышел в конце января 1901 года), переживал медовый месяц отношений с символистами, которые омрачились отсутствием его имени в анонсах альманаха. Некоторая напряженность между ним и «скорпионами» возникла из-за отношения к стихам Бунина, чего Иван Алексеевич не прощал. В инскрипте на «Tertia vigilia», датированном декабрем 1900 года, Брюсов приносил Бунину «благодарность, как поэту, за его стихи, за его осень, и утро, и море» (собрание Государственной публичной исторической библиотеки), однако в то же самое время в дневнике резко высказался о его поэзии^{26}. «За что, Валерий Яковлевич? Почему я исключен из „Северных цветов“? — вопрошал Бунин 5 февраля. — Что-то произошло между мной и вами или, вернее, между вами и мной. Прекрасно — это ваше дело — относиться ко мне так или иначе. Но неужели между нами ничего не осталось как между художниками? Я, вникнув в вашу книгу („Третья стража“. — В. М.), за последнее время отношусь к вам как к поэту с еще большим уважением, чем прежде; вы знаете также, что ко всем вам я питаю очень большое расположение как к товарищам, к немногим товарищам дорогим мне по настроениям и единомыслию во многом». Недоразумение быстро разрешилось: деловитый Брюсов напомнил обидчивому Бунину, что его приглашали, а он ничего не ответил, и сообщил, что место в альманахе еще есть. Тот не стал важничать и послал рассказ «Поздней ночью»^{27}. Бунин не зря запрещал печатать свои письма — они опровергали те легенды, которые он слагал о себе и других, исключая возможность того, что их автор когда-то мог проситься в декадентский альманах.

Окончательный разрыв произошел осенью 1901 года: «Скорпион» не взял ничего из предложенных Буниным книг, включая сборник стихов, а Брюсов резко сказал, «что все его писания ни на что не нужны, главное скучны» (сентябрь 1901), занеся эти слова в дневник. Это окончательно толкнуло Бунина в лагерь реалистов-«знаньевцев», причем личные мотивы только усилили литературные разногласия. Брюсов несколько раз хлестко писал о бывшем приятеле, особенно в рецензии на «Новые стихотворения» (1902), предлагавшиеся «Скорпиону». В 1910 году формальные отношения были восстановлены, но обида осталась. Бунин не простил отсутствия Брюсова на праздновании 25-летия своей литературной деятельности 28 октября 1912 года, что не компенсировалось ни избранием юбиляра в почетные члены Литературно-художественного кружка, ни оглашением официального приветствия, написанного Брюсовым как председателем дирекции Кружка, ни его личной телеграммой, хотя в обоих текстах подчеркивался поэтический дар чествуемого^{28}.

Через две недели после юбилея Бунин сообщил Н. А. Котляревскому мнение московских академиков (П. Д. Боборыкина, А. Н. Веселовского и свое) о кандидатах на три вакантных места по Разряду изящной словесности Академии наук: единогласно поддержаны Мережковский, Андреев и Куприн (запасной вариант — Вересаев). Иван Алексеевич также предложил драматурга и театрального деятеля князя А. И. Сумбатова (Южина) и решительно высказался против Брюсова: «Несмотря на его работоспособность, против него выдвигают то возражение, что он „глава“ так называемых модернистов, многим вредивших русской литературе. Избрание Брюсова было бы официальным признанием этого течения»^{29}. Бунин как будто забыл, что дверь в Академию ему приоткрыли именно модернисты, издавшие «Листопад», который Академия позже увенчала Пушкинской премией. Окончательным расчетом с декадентами должна была стать лекция или статья о Брюсове, над которой он работал в 1915–1916 годах^{30}. Это выступление не состоялось, но его мотивы видны в высказываниях Бунина периода эмиграции, где личная и литературная вражда дополнилась политической.

Горький, с которым Брюсова в конце сентября 1900 года познакомил Бунин, охотно откликнулся на приглашение в «Северные цветы». Первые впечатления друг о друге были положительными. По просьбе нового знакомого Валерий Яковлевич подарил ему «Третью стражу», написав: «Максиму Горькому, сильному и свободному, жадно любящий его творчество Валерий Брюсов»^{31}. Горький, знакомый с творчеством Брюсова, скорее всего, только по газетам, прочитал книгу и откликнулся на нее в «Нижегородском листке» (Брюсов был рад серьезному отклику знаменитого писателя), а затем, как бы извиняясь, писал автору: «Заметка — глупая, говоря по совести. А вы — лучше ваших стихов. […] Вы производите чрезвычайно крепкое впечатление. Есть что-то в вас — уверенное, здоровое». Горький обещал «скорпионам» рассказ, но, увлеченный борьбой против отдачи в солдаты участников студенческих волнений, не выполнил обещания — к неудовольствию Брюсова как редактора и Полякова как издателя — о чем и сам жалел: «Ваш первый альманах выйдет без меня. Искренне говорю — мне это обидно. Почему? А — извините за откровенность — потому что вы в литературе — отверженные и выходить с вами мне приличествует. И публику это разозлило бы. А хорошо злить публику»^{32}.

Несостоявшееся участие Горького, Андреева (сослался на болезнь) и Чирикова (причины неизвестны) подвигло Бунина, бывшего посредником между реалистами и «скорпионами», на решительный шаг: он пригласил в альманах Чехова, на что издатели не надеялись. Антон Павлович дал рассказ «Ночью» (новая редакция раннего рассказа «В море»), что Брюсов в письме к Перцову 1 марта 1901 года назвал «важной и радостной новостью»^{33}. В результате Чехов остался недоволен использованием своего имени в рекламных целях и самим альманахом, особенно после язвительных замечаний критики о его участии в «компании юродивых и шарлатанов» в качестве «знаменитого писателя»^{34}. «Дал себе клятву больше уж никогда не ведаться ни со скорпионами, ни с крокодилами, ни с ужами», — писал он Бунину 14 марта 1901 года^{35} и отказался даже говорить с Брюсовым и Поляковым об участии во втором выпуске.

В отличие от Горького, Брюсов не имел намерения злить публику, хотя и позволил себе немного похулиганить. В начале октября 1900 года, после премьеры в Малом театре пьесы Петра Боборыкина «Накипь» — отчасти направленной против декадентов — писатель Лев Жданов собирал мнения декадентов о ней для газеты «Русский листок». «Я было принял его очень надменно и стал ломаться, изображая „Валерия Брюсова“ (курсив мой. — В. М.), но оказалось, что он больше, нежели я думал. Показываю ему Верхарна — „а, знаю — говорит — бельгийский поэт“. Показываю Агриппу (Неттесгеймского. — В. М.) — начинает читать по-латыни. Увидел „Parnaso italiano“[37] и заговорил со мной по-итальянски. Я был смущен» (октябрь 1900). Брюсов уже пять лет не давал интервью и воспользовался подвернувшейся возможностью, чтобы развить свои взгляды на искусство в целом, но Жданов направил беседу в нужное русло. Пришлось ответить на главный вопрос — о пьесе: «Не видал и не пойду смотреть. […] Зная содержание и метод, бесполезно читать самую книгу. Я знаю боборыкинские писания, знаю, что он хотел изобразить в „Накипи“. После этого я мог бы написать эту „Накипь“ по-боборыкински лучше самого автора. Зачем же я буду ее читать, а тем более тратить на нее целый вечер в театре?» Ответ образца 1895 года не помешал Брюсову начать сотрудничать в «Русском листке», а Жданову — дать стихи в «Северные цветы».

В начале ноября Брюсов и Поляков отправились в Петербург собирать материал для альманаха. Один из первых визитов был к Мережковским. «Встретили нас, как скупщиков, любезно донельзя, — иронизировал Брюсов в сводной записи о поездке. — […] Сергей Александрович запросил Зинаиду Николаевну о рассказах. Она протянула:

— А что альманах бла-а-творительный?

— Нет.

— И там го-но-ра-ры платят?

— Да, и хорошие.

— Слышишь, Дмитрий, там гонорары платят.

Зиночка дала две вещи». С Дмитрием Сергеевичем договориться не удалось.

Сологуб принял гостей «весело, но говорит, что печататься ему негде, а издать свои стихи — денег нет». Конечно, альманаху он обрадовался. Коневской кроме стихов отдал в «Северные цветы» памфлет «Об отпевании новой русской поэзии» по поводу статьи Гиппиус «Критика любви». В ней Зинаида Николаевна открещивалась от «больного» «декадентства», противопоставляя ему «идеализм» и «символизм» как «здоровые» явления. Статья метила в Добролюбова как «самого неприятного, досадного, комичного стихотворца последнего десятилетия»; досталось и Коневскому за «мучительное» и «уродливое» предисловие к «Собранию стихов»^{36}. Против публикации ответа Коневского Гиппиус не возражала. Минский вручил альманашникам сонет, выброшенный цензурой из его новой книги, но «скорпионы» отвергли такое приношение. Вл. Гиппиус согласился появиться в печати лишь как «Владимир Г-ъ» и при условии, оглашенном Брюсову в письме от 5 января 1901 года, что «сборник не будет иметь ни в каком отношении никакого направления, кроме хорошего литературного тона». «Русская Сафо» Мирра Лохвицкая, не имевшая недостатка в предложениях от издателей, осталась равнодушной к «скупщикам», но стихи дала. Брюсов был представлен в альманахе циклом «Осенние стихи», отрывками из поэмы «Замкнутые» и статьей «Истины. (Начала и намеки)», продолжавшей «О искусстве» и развивавшей теорию о множественности истин.

Предметом особой заботы Брюсова стал исторический раздел альманаха. Работа в «Русском архиве» привила ему вкус не только к изучению и публикации документов, но и к их собиранию, когда позволяли средства. К сожалению, судьба его коллекции, в которой были автографы Пушкина и Гоголя, неизвестна (в 1930-е годы она еще находились у И. М. Брюсовой)^{37}. Весной 1900 года он сблизился с пушкинистом Владимиром Каллашем («у него прекрасная библиотека», отметил Брюсов в дневнике) и с антикваром Николем Черногубовым, почитателем Фета и владельцем части его архива. «Скорпион» купил у Черногубова — Брюсов отбирал, Поляков платил — много ценных документов, которые были напечатаны в «Северных цветах» и в книге «Письма Пушкина и к Пушкину» под редакцией Брюсова (1903). В их числе — неизданные стихи Фета, Полонского и Каролины Павловой, письма и записки Пушкина, Тютчева, Тургенева, Некрасова, Вл. Соловьева и Урусова. Добавлю, что в 1903 году «Скорпион» выпустил книгу Николая Лернера «А. С. Пушкин. Труды и дни», в которую Брюсов с согласия автора внес много дополнений. Лернер писал ему почтительные письма и одновременно публиковал против него грубые памфлеты. Отношения были разорваны в 1912 году после участия Брюсова в полемике Лернера и П. Е. Щеголева на стороне последнего, после чего Лернер публично бранил Брюсова уже без всякого стеснения^{38}.

Пятого апреля 1901 года альманах был представлен в цензуру уже отпечатанным — как издание объемом более 10 листов (правило распространялось на книги одного автора; для альманахов и сборников необходимый объем составлял 20 листов, но Брюсов добился послабления — видимо, с помощью Ю. П. Бартенева). Некоторые сомнения у Московского цензурного комитета возбудили драма Гиппиус «Святая кровь» (ранее отвергнутая «Жизнью» и «Миром искусства», как с неудовольствием отметил Брюсов), «Заметки на полях непрочитанной книги» Розанова (их не напечатал даже его друг Перцов), записные книжки Урусова (революционные «грехи молодости») и… «безнравственный» рассказ Чехова. Вопрос был передан на рассмотрение Главного управления по делам печати, но у того возражений не возникло. В середине апреля альманах поступил в продажу.

С каждым новым выпуском «Северных цветов» (всего их было пять — 1901, 1902, 1903, 1905 и 1911 годов; первые три переизданы в 1905 году в одной книге с общим указателем авторов) усиливалась тенденция к построению фаланги. Случайные авторы если и попадали в альманах, то из модернистского круга, вроде Дмитрия Фридберга, называвшего себя «Ландыш». Дружески откликаясь в «Мире искусства» на второй выпуск, в предисловии к которому редакция снова провозгласила «отсутствие всякой партийности в выборе материала», Философов недоумевал, почему публикуемая там критика «нещадно разносит сотрудников альманаха», поскольку «помещение подобных самобичеваний […] просто непрактично». «Издатели его должны, не вмешиваясь в борьбу партий, не отдавая особого предпочтения никому из своих сотрудников, спокойно, из году в год, давать публике образцы современного художественного творчества. Со временем все будет взвешено и смерено»^{39}.

Обложка работы Константина Сомова не понравилась Философову: «слишком сладка и манерна». К следующему выпуску был привлечен другой «мирискусник» Лев Бакст. В конце марта 1903 года он выслал Брюсову обложку с подробнейшими указаниями относительно печати, но ее не пропустила цензура, сочтя чересчур эротической^{40}. Не украсил рисунок Бакста и «Собрание стихов» Гиппиус, выпуску которого «Скорпион» придавал большое значение. «Маленький скандал вышел из-за обложки к стихотворениям Зиночки Мережковской, — объяснил художник. — Она и муж просили издателя, Брюсова, взглянуть на обложку до ее печати. Брюсов же им написал в грубых выражениях письмо (такое письмо неизвестно — В. М.), что он поручил обложку мне и что он меня считает таким художником, что может закрывши глаза доверить все, что мне вздумается нарисовать. Мережковский обиделся, сославшись на любопытство только, а не на поверку. А суть в том, что Зиночка просто хотела развести антимонию, разглядывать свой профиль, советовать мне всякий вздор и прочее. Я же решил ее, Зиночку, вовсе не рисовать, сделать просто голую девицу (античную), и ту не поспел к сроку, послал ему, Брюсову, телеграмму, что отказываюсь»^{41}. Дружескому общению редактора и художника это не помешало.

Сосуществование символистов и реалистов, объединившихся вокруг товарищества «Знание» и его сборников (издавались с 1904 года), оказалось недолгим и сменилось ожесточенной полемикой. Предисловие к третьей книге извещало: «Наш альманах иной, чем два первые. Он более „единогласен“, более однороден по внутреннему составу. В нем ряд новых имен и нет кое-кого из прежних спутников. Мы рады этим новым. В них новая молодость, новая бодрость, сила». Вышедшие в 1905 году «Северные цветы Ассирийские» в стилизованной обложке Николая Феофилактова были однородно символистским альманахом и воспринимались как парное издание к журналу «Весы», который на протяжении первых двух лет существования не публиковал художественных произведений.