г. Серьезно, Валенсия.

На светло-голубом «Кавалере» прибыла наконец секретарша, и Валенсия поспешила за ней в открывшиеся передние двери.

Подойдя к своему столу, она настороженно посмотрела на компьютер. Ночной кошмар сохранился в памяти более ярким и осязаемым, чем прошедший день, и на мгновение она как будто оказалась перед зеркалом, спрашивая себя, кто она такая: человек или отражение человека.

Она надела наушники, и номеронабиратель ожил. Дальше все пошло по обычному сценарию: женщина из штата Мэн, по-видимому никогда не слышавшая о себе; мужчина из Нью-Джерси, разразившийся чередой ругательств, прежде чем бросить трубку; маленькая девочка из Род-Айленда (мать наставляла ее сказать, что она одна дома и мама ответить не может). Какой-то подвыпивший тип предложил ей выйти за него замуж; другой, не вполне в себе, угрожал физической расправой мужу Валенсии и детям, если она не уйдет с работы до конца недели, и, наконец, некто с кислотным голосом, с великим удовольствием и в красочных подробностях расписавший, что, по его мнению, должно случиться со сборщиками долгов. Когда-то такие звонки шокировали, но теперь от них лишь становилось грустно и тяжело на душе. Даже слушать их было скучно. Она могла придумать гораздо худшие способы пыток, чем эти телефонные звонки, потому что сама днями напролет мысленно практиковала их. Вещи, связанные, например, с ногтями. Скальпами.

Сделав двадцать звонков, она посмотрела на лежащий перед ней листок, покрытый крошечными грустными рожицами. Этот сомнительный защитный механизм Валенсия изобрела через несколько месяцев после начала работы в «Уэст-Парке», когда наконец поняла, что словесные оскорбления станут постоянной, неотъемлемой частью ее работы. После каждого такого случая она рисовала очередную рожицу, а заполнив листок, позволяла себе квадратик шоколада, который всегда держала в сумочке. Используя сахар, Валенсия пыталась обмануть мозг, приучить его получать удовольствие от оскорблений. Назвать такую тактику здоровой было, наверно, нельзя, но если она собиралась продержаться здесь следующие шестьдесят лет, ничего другого не оставалось.

Развернув серебряную фольгу, Валенсия обнаружила последний оставшийся кусочек шоколада. А ведь еще не подошло время ленча – она установила удручающий личный рекорд.

На следующий звонок ответила женщина.

– Да, алло? У меня есть около пяти минут – говорите быстрее. – В ее голосе уже звучало подозрение.

– Здравствуйте, это Валенсия из «Уэст-Парк сервис»…

– Yo no hablo inglés[1].

Валенсия закатила глаза и вздохнула. О чем только думают эти люди? Что, по их мнению, случится с их долгом, если они будут таким вот образом откладывать разговор с коллекторами? Он же не исчезнет.

– Мэм, мне нужно поговорить с миссис…

– Yo no hablo ingles! Yo no hablo ingles! Yo no hablo ingles! – Женский голос поднялся до детского визга, затем в трубке щелкнуло, и в трубке снова пошел гудок.

В офисе было душно и влажно. Пушистые каштановые волосы липли к лицу и шее, и Валенсия приподняла их, собрав в пучок и испытав недолгое облегчение. Она отключилась от номеронабирателя и сняла наушники. Сахар, жара и раздражение – ее уже тошнило от всего этого. Какой смысл в том, чтобы вести себя профессионально? Собраться бы с духом, проявить непрофессионализм, накричать в ответ, уволиться и швырнуть кресло через весь зал. Это последнее она представляла себе так часто, что уже беспокоилась, как бы тело однажды не сработало по этой схеме без ее сознательного разрешения.

Не так ли в конечном итоге случается с обычными людьми, когда они совершают немыслимые поступки? Она сплела руки вместе и крепко зажала их между ног. Насколько человек в действительности контролирует свои движения? Она не могла запретить своему телу перекачивать кровь или прекратить потоотделение – что, если бы оно пожелало швырнуть ее кресло через весь офис? Она никак не смогла бы этому помешать, а закончилось бы все так, как заканчивалось в ее видениях, где кресло попадало кому-то в лицо. На этом, собственно, ролик у нее в голове обрывался, но тут же начинался заново, и так повторялось несколько раз, пока ей не удавалось подтолкнуть мозг вперед и проскочить точку сбоя.

Валенсия поймала себя на том, что дышит быстро, слишком быстро. Она закрыла глаза и потянула за тонкие белые волоски на тыльной стороне руки. (Трихотиломания! Луиза наблюдала за этим скорее с волнением, чем с беспокойством. Вы, кажется, делаете это, когда вам трудно успокоиться. Правильно?) Она припомнила, что знала о произвольных и непроизвольных движениях, напомнив себе, что если потеряет эту работу, ей придется искать новую где-нибудь в другом месте. На данный момент этого было достаточно, чтобы удержаться от опрометчивых поступков, даже если от этого не становилось лучше. Дыши! Моргни! Она пыталась тренировать себя. Не бросай вещи! Постарайся ничего не испортить! Перестань выдергивать волоски! Она моргнула еще несколько раз, напоминая себе, что контролирует свое тело. Она могла моргнуть ровно восемнадцать раз, если бы захотела, – ни больше, ни меньше. Произвольное движение. Один, два, три, четыре…

– Ты в порядке? – спросил Питер. Он стоял рядом с ее креслом, одна рука в кармане, в другой – дымящаяся чашка кофе. Вид потрясный и вместе с тем непринужденный, как у каталожной модели в фильме ужасов.

– Э… да, – ответила Валенсия в отличие от модели в кино. О том, все ли с ней в порядке, он спросил уже во второй раз; либо она заметно расстроена, либо он одержим ею. Мог ли он услышать, как колотится ее сердце? Заметил ли пот на ее лице? И уловил жуткий поток мыслей: неужели она инструктировала себя вслух? Неужели произнесла какие-то слова, вроде «Не бросай вещи», своим обычным громким голосом? Или даже прокричала их? Может быть, он потому спрашивал ее, что она сидела в своем кресле и кричала «Не бросай вещи!» своему компьютеру?

Все более чем вероятно. И, возможно, как-то связано со всем этим миганием.

– Я в порядке, – ответила она, визуально представляя образующие его голос звуковые волны, выпрямляя их и пытаясь перенаправить. – Просто разговоры со всякими неприятными личностями. По телефону. – Он мило улыбнулся. Неужели она покраснела? Неужели поежилась? Уж не случилось ли землетрясения? В какой-то момент она поняла, что его губы шевелятся, а во взгляде вопрос.