— Кажется, у него поврежден череп. Больше я ничего не знаю. Буду ждать вас там.

Лангонь положил трубку. Я с трудом поднялся с ковра, словно боксер, физически ощущающий падение секунд. Галуа ранен. Ладно. Это его ремесло, и повреждения черепа не всегда смертельны. Меня терзала мысль, что я теряю Эвелину. Мы были так счастливы, жили в таком согласии, что, быть может, еще несколько дней… Я не знал, что сказал бы ей, но надеялся, что было бы достаточно раскрыть объятия и прижать ее к себе… Скорее всего, это бред, но верно одно: я не хотел ее покидать, не хотел, чтобы разрушилось наше убежище, где мы были так счастливы и беззаботны.

В Изола мы могли бы поехать вместе, я об этом мечтал. Но везти ее в Ниццу при таких обстоятельствах… Нет, исключено, несчастный случай с Галуа вернул нас к прежним проблемам. Скобки закрылись. Что ж. Я проиграл…

Не хотелось бы ворошить воспоминания, они еще так свежи и рвут сердце на куски. Я помню, как шел по саду, прижимая руку к груди, пытаясь сдержать волнение. Эвелина, увидев меня, встревожилась.

— Плохие новости?

— Да, Галуа, может быть, уже умер.

Я спустился в каюту и лег на койку. Эвелина присела на корточки около изголовья.

— Жорж, только не говори, что это самоубийство.

— Вовсе нет, несчастный случай. Он, кажется, столкнулся с другим лыжником.

— Но почему же он, по крайней мере…

Эвелина медленно приподнялась и спросила, покачивая головой:

— Это, наверное, были первые испытания новых лыж?

— Конечно да.

— Может, есть какая–то связь?

— Вряд ли… Его отвезли в Ниццу, я должен туда ехать.

Внезапно я почувствовал себя таким старым… Я понимал, каким стариком выгляжу в глазах Эвелины: седой, весь в морщинах, коричневые пигментные пятна на руках, первые ласточки…

— Мама знает?

— Да. Может, дождешься меня здесь?

— Не будем попусту мечтать, Жорж.

Опять передо мной стояла молодая девушка, реально представляющая истинное положение вещей.