Спустя короткое время мы потихоньку поплыли меж лодок, садов, деревьев мимозы, террас, на которых повсюду люди в шезлонгах читали, курили, дремали на солнце.
— Невероятно, — бормочет Эвелина, — в декабре…
Крутые излучины канала, тихие заводи за поворотом, Эвелина совсем растерялась.
— Какие дали! — восклицает она.
— Нет, это обман зрения, весь Пор–Гримо не больше моей ладони. Ты видишь одни и те же места с разных сторон, и они тебе кажутся другими. Хочешь, выйдем в открытое море?
— Нет, я не люблю моря. Так забавно рассматривать краски, сочетание камня и воды. Жорж, давай не будем возвращаться в дом. Останемся на яхте, как двое влюбленных. Это мне поможет, видишь, благодаря тебе я сменила кожу. Здесь вечный праздник, веселье, пение.
Она смеется и порывисто целует меня в щеку, яхта резко виляет.
— Осторожно, это тебе не твоя тачка.
Я подвожу яхту к причалу и пришвартовываюсь.
— Решено, селимся на борту?
— Да, да, пожалуйста!
— Хорошо, я должен предупредить мадам Гиярдо и перетащить шмотки. Она подумает, что я на старости лет свихнулся.
— Пусть ее, Жорж, побудь сумасшедшим. Для меня.
На протяжении двух дней я и вел себя как сумасшедший. Мы жили на яхте, словно в фургоне бродячих артистов. Эвелина готовила, если это можно так назвать, на маленькой плитке, сопровождая готовку доносившимися до меня взрывами смеха. Ей нравилось спать на узенькой койке в каюте, не надоедало гладить рукой обшивку из дорогого дерева. Время от времени тень закрывала иллюминатор, и легкая волна качала нашу лодку.
— Отплываем, — кричала она, готовая захлопать в ладоши. Потом, внезапно посерьезнев, продолжала: — Как я бы хотела уехать. Знаешь, Жорж, Гренобль — это хорошо, но есть еще целый свет.
Я тщетно повторял: «Оденься потеплее», но она всегда ходила в шортах и свитере, как непоседливый мальчишка. Она свистела, забравшись на мостик, играла с ручками приборной панели, все трогала, рылась в шкафчиках, раскладывала карты, осматривала аптечку.
— Как все мило!
Однажды, смеха ради, она напялила желтый дождевик. Напрасно я ворчал:
— Сними это, соседи смотрят, что они подумают.
Эвелина только смеялась.