Сунилу кто-то сказал однажды, что дожди вымывают из человеческих сердец зло. «Не факт», – думал мальчик. Очевидным было только то, что с крашеных зебр от влажности сошли нарисованные полоски. Несколько недель костлявые желтоватые клячи простояли без дела, пока Роберт, «староста в отставке», не взялся обновить «принт» с помощью краски для волос Garnier Nutrisse.

Количество утилизируемого мусора всегда сокращалось в это время года. Число авиарейсов резко упало, и туристов в городе почти не было. Все строительные проекты приостановились. Выступ над рекой Митхи, с которого собирал «урожай» Сунил, опустел: его вычистили дождь и ветер. Некоторое утешение маленький мусорщик нашел за одним из ограждений, тянувшихся вдоль ведущей к аэропорту трассе. Здесь в небольшом болотце, заросшем высокой травой, расцвело шесть лиловых лотосов. Сунил хранил свое открытие в секрете, опасаясь, что другие мальчишки сорвут цветы и попытаются продать их.

Он бродил по улицам неподалеку от своего тайного сокровища и выискивал рваные вьетнамки, пустые пластиковые бутылки и другой не портящийся от сырости мусор. Иногда он встречал Зерунизу Хусейн, закутанную в покрывало, что было для нее нехарактерно. Она то и дело оступалась, так как спешила и старалась побыстрее перепрыгнуть через необъятные грязные лужи, покрывшие все дороги.

Мусорщики шептались о том, что она продала комнату, расположенную на задах ее хижины. Это пришлось сделать, чтобы заплатить адвокату. Сунил надеялся, что ей как-то удастся вызволить своих родных, особенно Абдула. От Мирчи в семейном бизнесе не было никакого проку. Теперь именно он стоял у весов и принимал товар, но толком не знал, что почем. А когда Сунил и другие ребята пытались ему помочь, начинал издеваться над ними и над их испещренной фурункулами кожей.

Это больно задевало мусорщиков, вечно страдавших от нарывов. Да и правильная оценка товара была для них важна. Тем временем бизнес главного конкурента Хусейнов, тамила, владевшего залом с игровыми автоматами, расцвел.

Зеруниза видела, что у Мирчи не хватает опыта и поэтому дело идет плохо. Но она была слишком поглощена юридическими процедурами и не могла сама дежурить у весов и торговаться. Времени не хватало даже на то, чтобы кормить и купать младших детей. Эти обязанности пришлось также переложить на Мирчи. А мать целыми днями ходила по родственникам и знакомым, живущим в разных трущобных районах мегаполиса, захлебывающегося от ливней.

Везде нужно было умолять:

– Пожалуйста, выступите поручителями, чтобы моего больного мужа, дочь и сына отпустили домой хотя бы на время!

В каждом доме нужно было выдержать унизительную процедуру: сначала ей долго соболезновали, а потом придумывали повод для отказа. Только один визит был кратким. Ей пришлось практически плыть через район Саки-Нака. Проклятое покрывало ужасно мешало. Наконец она добралась до дома невесты Абдула. Но отец девушки посмотрел на Зерунизу как на сумасшедшую или пьяную. На этом аудиенция и кончилась.

Арестованных иногда отпускали под залог, но проблема была в том, что она не могла распоряжаться собственностью семьи, чтобы передать ее в залог. Оказалось, что все имущество записано на мужа и она не могла производить с ним никаких действий. Она не умела читать, поэтому все бумаги просматривал Мирчи. Он нашел их в серой пластиковой папке, где хранились также стихи Икбала и потрепанная книжонка – порнографический триллер на урду в мягкой обложке. Здесь были документы на пять важных приобретений, отмечавших рост благосостояния семьи. Первой была куплена тачка, которая позволила отцу отвозить мусор на утилизацию. Так он стал скупщиком вторичного сырья. Затем у приезжего, покинувшего Мумбаи, приобрели хижину. Далее следовал находящийся возле дома сарай, в котором можно было складировать товар и пережидать периоды снижения цен, а также трехколесная колымага с большим грузовым кузовом – более вместительная, чем тачка. И, наконец, в папке нашлось свидетельство о том, что Карам сделал первый взнос за участок в Васаи. Имя госпожи Хусейн как совладелицы этих богатств нигде не фигурировало.

Тюрьма на Артур-роуд, где содержали Хусейнов, имела самую дурную славу среди всех мест заключения в городе. Зерунизе приходилось выстаивать по четыре часа в очередях, чтобы попасть на свидание. Взятки охранникам и офицерам нужно было раздавать еще задолго до того, как войдешь в ворота. А в камерах содержалось раза в четыре больше заключенных, чем эти помещения могли вместить согласно официальным нормативам.

– Мама, успокойся, у меня все в порядке, – лгала ей Кекашан, когда мать навещала ее.

Зато Карам не стеснялся жаловаться:

– Я в отчаянии, – причитал он. Его камера была настолько переполнена, что невозможно было лечь. Дышать нормально он не мог и даже не мог глотать пищу. Он обвинял жену в том, что она затеяла ту ссору с Фатимой; требовал, чтобы она вытащила его из тюрьмы. Как будто она не пыталась это сделать! Как будто не он предпринял идиотскую попытку запугать соседку, пригрозив, что побьет ее! Как будто не он оформил имущество на себя, не включив в документы Зерунизу!

Уходя со свидания, она ужасно злилась на мужа, но недолго. Тюрьма на Артур-роуд вызывала ужас у всякого разумного мумбайца, включая Зерунизу, которая почти уже потеряла рассудок. Кто мог подумать, что ее вечно недужный супруг ввяжется в ссору и станет узником страшного застенка? Ни муж, ни жена не были готовы к такому повороту судьбы.

Однажды утром во время страшного ливня она снова пришла к воротам тюрьмы. Лаллу скандалил, потому что покрывало матери мешало ему добраться до ее груди. Она переложила его на другую руку, потому что зазвонил телефон Карама, которым сейчас пользовалась она. На том конце провода Зеруниза услышала голос офицера Тхокала, единственного ее союзника во всем участке Сахар. Он был в ярости и кричал громче, чем Лаллу: «Как могло оказаться, что в Аннавади знают о том, что он принимал от нее деньги и обещал помочь подследственным?»

Что можно было на это ответить? В первые дни после ареста близких госпожа Хусейн ходила по району, как безумная, и рассказывала о своих делах направо и налево. Она своими ушами слышала, как стонет под пытками ее сын; своими глазами видела, как полиция уводит ее кроткую дочь. В тот момент в голове у нее вертелось одно слово – «каямат» – конец света.

Она не могла спать по ночам. Да и сейчас растерялась и забыла, где находится. Что это за тюрьма? Вслед за дождем город окутал противный белый туман. Лаллу орал: «Сейчас я натравлю на тебя эту собаку!» Мимо, сигналя, проезжали велосипедисты, доставлявшие еду служащим в офисы. Рядом притормозила «Скорая помощь»: у нее спустилось колесо.

Офицер в трубке продолжал кричать. Она, дрожа, пыталась ответить:

– И да и нет, сахиб. Я сейчас на улице. Я в больнице. Кто вам это сказал? Нет-нет, сахиб. Они вам солгали, чтобы вы разозлились. Они специально натравливают вас на меня. Я сейчас в больнице и очень плохо себя чувствую. Я так переживаю по поводу сына, по поводу дочери. Пожалуйста, послушайте… Нет, сэр, я у вас в долгу. Тот, кто это сказал, наверное, сошел с ума. Нет, я вообще ничего никому не говорила.