«Мы взяли тот, который тебе больше всего понравился». – Он аж засветился от гордости.
«Ах, ничего себе. Здорово», – мне пришлось изобразить энтузиазм. Я не имела ни малейшего понятия, о каком именно доме идет речь.
Мы подъехали к какому-то дому, и я принялась его изучать. Я боялась задавать какие-либо вопросы, понимая, что они могут запросто выдать отсутствие у меня какой-либо привязанности к этому конкретному дому.
«А он ничего», – признала я. Он был светло-серого цвета с белой кромкой и черной входной дверью. Перед домом росли две белые березки, а к входной двери вела аккуратно подстриженная живая изгородь из ягодного тиса и карликового самшита. Самшиту не было суждено пережить полярный вихрь, однако тис устоял.
«Хочешь зайти внутрь? У меня с собой ключи», – сказал он, гордо продемонстрировав их на вытянутой руке.
«Нет», – по наклону дороги и уровню ведущей к дому дорожки я поняла, что до двери мне попросту не добраться.
«А еще какой-нибудь дом мне понравился?» – поинтересовалась я, так как мне на ум пришло воспоминание о фасаде дома, отличавшегося от того, что был передо мной. Я сразу же пожалела о своем вопросе, вспомнив, что он полагал, будто бы спас меня от второй страшной потери.
«Да, соседний. Мы выбирали в итоге из этих двух, и ты отдала предпочтение вот этому», – заявил он уверенно.
У меня было стойкое ощущение, что он купил не тот дом, однако я никогда ему об этом не говорила. Было легко хранить это в секрете, так как собственной памяти я уже особо не доверяла.
«Спасибо тебе за все это», – сказала я вместо этого. На этом он пустился в тираду о том, каким надоедливым был банк, требуя один документ за другим, и как он однажды сорвался на кредитном специалисте, заявив, что больше не принесет ни единой бумажки. Он сказал им, что они могут либо отдать нам дом, либо отказать, основываясь на уже предоставленных им документах, однако он уже сыт по горло пересылкой по факсу бумаг для их ознакомления.
Мы стояли около дома, который недавно купили. С пассажирского сиденья я наблюдала за мужем, который разглагольствовал о деталях покупки. «Как только можно переживать из-за такой чепухи», – думала я.
Годы спустя, когда мы проезжали мимо того второго дома, каждый из нас не раз говорил: «Как хорошо, что мы его не купили», – хотя причины у каждого были свои. Его не устраивал размер участка и выбор досок для пола, а я попросту не могла представить, чтобы наша с ним жизнь протекала в каком-либо другом доме после стольких лет, прожитых в том, который оказался самым что ни на есть подходящим.
Именно в этом сером доме я и поправилась окончательно после первых нескольких недель, проведенных у мамы. Сам дом словно помогал мне идти на поправку. Он преобразовывался год за годом вместе со мной, стараясь удовлетворить любые мои потребности и прихоти. Когда я нашла спасение в живописи, Рэнди соорудил для меня в подвале мастерскую. Цвет деревянных полов оживили пятна от краски, а большая раковина с радостью вмещала в себя любой грязный хлам. Когда меня мучила бессонница, я рисовала преследовавшие меня образы, и придание зрительных образов моим страданиям каким-то образом заставляло их рассеяться. Когда я поняла, что с помощью слов могу выразить свою боль, придав ей конкретную форму, мы соорудили уютный кабинет, обставив его забавными чучелами животных и завесив стены персидскими коврами, чтобы они сохраняли тепло. Именно здесь я часами напролет превращала свою болезнь в пережитые воспоминания, отделяя ее от прожитой мною жизни. То-то произошло со мной тогда-то, и вот каково мне было; теперь же все позади – вот, можешь потрогать. Мы оба можем на это посмотреть. Ярко освещенная застекленная терраса служила нам напоминанием о том, как много радости и волшебства таит в себе каждое утро, так что мы поклеили на стены обои из тонкой ткани с причудливым рисунком, на которых, как выяснилось впоследствии при детальном рассмотрении, среди фигурно подстриженных крон деревьев дремали гномы. Именно в этот дом мы принесли своего новорожденного сына, прямо перед Рождеством. Нарядная елка в гостиной, по центру которой располагался небольшой плюшевый Санта-Клаус.
Бывали дни, в которые, если мне удавалось выспаться и грамотно рассчитать прием лекарств в течение ночи, чтобы не просыпаться со страшной болью, у меня появлялись цели. Я строила грандиозные планы совершить что-то, что еще за день до этого мне было не под силу. Однажды утром в середине августа я сидела на крыльце дома, в котором выросла, и размышляла над покорением почтового ящика. Это был один из тех летних дней, когда жара наступала чуть ли не до того, как из-за горизонта покажется солнце. Один из тех дней, когда кожа на ногах прилипает к стулу, а из невидимых пор где-то под коленями просачиваются теплые лужи пота. Из-за сенсорной депривации во время длительного пребывания в одиночной больничной палате окружавшая меня зелень казалась невероятно яркой, а поднимавшееся над кронами деревьев солнце попросту ослепляло своей невиданной силы светом. Я была решительно настроена дойти до самого почтового ящика.
В кажущейся плоской поверхности бетонного покрытия скрывалось целое минное поле всевозможных выступов и выемок. Я встала и выровняла свое тело. Ходьба требовала от меня неимоверной концентрации внимания. Перво-наперво мне нужно было заглушить ошибочные сигналы от своей центральной нервной системы, которые вводили меня в заблуждение по поводу моего фактического положения в пространстве. Если бы я верила этим сигналам, то меня неизбежно бы кренило влево. Я по-прежнему снова и снова врезалась в стены. «На самом деле ты не падаешь вправо, так что тебе не нужно наклоняться влево», – постоянно напоминала я себе, пытаясь как-то обойти неконтролируемый поток ложных данных. «Ты стоишь прямо – просто иди вперед».
Первые несколько шагов были твердыми, однако затем в мое поле зрения влетела птица, и я стала инстинктивно пятиться назад. Ее хаотичный полет помешал мне убедить мой мозг, что я занимаю устойчивое положение, так как мой разум пытался привязать мое расположение в пространстве к расположению птицы. Это было сродни тому ощущению движения, которое возникает, когда сидишь в припаркованной на стоянке машине и вдруг соседняя машина трогается. Мне приходилось согласовывать свое положение с любым движением, происходившим рядом со мной.
Глубокий вдох, вторая попытка. Я расставила руки в стороны, внезапно вспомнив, как пыталась удерживать равновесие на гимнастическом бревне в школе. Я зафиксировала свой взгляд на почтовом ящике и подвинула вперед левую ногу. После трех-четырех шагов я набрала скорость и практически ощутила, как ходьба могла бы быть для меня непроизвольным действием, коим она когда-то и была. От этой мысли о всех своих прошлых навыках, которые я воспринимала как должное, мне стало практически невыносимо грустно, однако я не могла позволить слезам помешать мне нормально видеть. Я отогнала от себя эти мысли и пошла вперед, решительно настроенная забрать почту. На полдороге мне пришлось переключить свое внимание на дыхание. Наполненный жидкостью кармашек решил взять постоянный вид на жительство в том месте, куда привыкло раскрываться мое правое легкое. Мое дыхание стало более частым, чтобы компенсировать сниженный объем поступающего с каждым вдохом воздуха. Из-за жары мне было тяжело втягивать в себя воздух. Казалось, что в воздухе вообще нет кислорода. Мое сердце колотилось изо всех сил, и мне пришлось опустить руки – я была больше не в силах удерживать с помощью них равновесие. Они были слишком тяжелыми, и я больше не могла противиться гравитации. Я остановилась, чтобы отдохнуть и перевести дыхание.
Третья попытка. На этот раз медленней, так как мои бедренные мышцы начали дрожать, намекая мне на то, что пора бы им дать отдохнуть. Еще несколько шагов, и я смогу ухватиться за почтовый ящик и отдохнуть. Проходивший мимо сосед помахал рукой, и мне пришлось мысленно смириться с тем, что у моего жалкого представления наверняка были зрители. Я поморщилась, надеясь, что в сочетании с моими прищуренными глазами это может сойти за некое подобие улыбки. Еще несколько шагов. Я шаркала подошвой по земле (сил совсем не осталось), еле волоча ноги. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от почтового ящика, я оглянулась на наш дом. Прикидывая возможные риски, я не учла, что мне придется возвращаться. Я решила подождать.
Я достала почту и уселась у столба почтового ящика. Понятно, что для меня было главным дойти досюда, и сама почта была не столь важна, однако я принялась разбирать открытки и каталоги, как вдруг наткнулась на счет из больницы. Когда я открыла конверт, волна тепла обдала мое лицо, и меня оглушило давлением воздуха, как если бы я сидела в набирающем высоту самолете. Это был счет за неудавшуюся реанимацию моего ребенка. Я уставилась на него, а затем засунула обратно в конверт. Я хотела было добраться до крыльца ползком, однако, вспомнив про соседей, все-таки встала и аккуратными движениями повторила каждый шаг в обратном направлении.
На кухне меня встретили с объятиями и поздравлениями. «Здорово, не правда ли?» – сказали мне.