Кажется, моя шутка была неудачной. Радушие и интерес явно сменились напряженностью, и я поспешил ситуацию как-то развести, заговорив пусть на своем, но все-таки на славянском языке:

— Прошу меня извинить, если я помешал вашей трапезе. Меня зовут Михаил. У меня к тебе, Гостята, дело, но я зашел видимо не вовремя и могу подождать.

За столом явно облегченно вздохнули, а Гостята (или как его там зовут на самом деле) сразу предложил мне разделить с ними еду и питье:

— Прошу за стол, Михаил, правда, мы уже перешли к сладкому, но Рахиль и Лея сейчас все для тебя принесут.

Хотел я спросить, что-нибудь типа: «Еда, надеюсь, кошерная?», но ума хватило дальше в этом духе не продолжать.

На столе действительно стоял цимес — десертное блюдо еврейской кухни, и было понятно, что этот поздний завтрак (или ранний обед?) уже практически закончен. Поэтому я снова извинился и пояснил, что не стоит из-за меня начинать все с начала, тем более что я сам из-за стола. Кроме того, если хозяева на меня не обидятся, то я хотел бы побыстрее оговорить дело, по которому пришел, поскольку суббота у меня — рабочий день и впереди назначено еще несколько встреч, опоздать или не прийти на которые означало бы нанести людям обиду, а мне бы этого делать не хотелось.

Гостята спорить не стал и предложил пройти к нему в мастерскую. Но прежде, чем мы ушли, он помялся и спросил:

— Как ты узнал, Михаил?

— Во-первых, у евреев, скажем так, вполне определенная внешность, а что касается веры, так вон у девочки за столом серьги в виде звезды Давида.

Гостята оглянулся, укоризненно покачал головой и с мягким укором сказал:

— Ты зачем эти серьги надела, нехда́? Говорил же, положи их подальше и не надевай.

— Они мне очень нравятся, са́ба. А мы сегодня никуда идти не собирались и про гостей ты ничего не говорил.

О, да это же дед с внучкой. Общался я с еврейской семьей в далеком теперь для меня мире. Некоторые слова помню.

Гостята отмахнулся:

— Ладно, сидите тут, потом поговорим.

Мы прошли в его мастерскую. Комната была не очень большой, но, по понятиям того времени, довольно светлая. На столе лежали глиняные тигельки, в которых, как я знал, плавили драгоценные металлы, а также медь и олово. Рядом — известняковые, глиняные и каменные формочки, по которым разливался расплавленный металл, в углу — небольшой горн, около него на верстаке было разложено несколько маленьких и больших клещей, зубил, свёрл, зажимов, пинцетов и ювелирные ножницы, еще что-то. Сбоку у верстака была закреплена миниатюрная наковаленка, а около нее в беспорядке валялось несколько молоточков. В дальнем углу были еще какие-то приспособления, прикрытые небольшим отрезком ткани. На полке над рабочим столом заметил несколько точильных брусков, медную проволоку, куски меди, воска, два бронзовых браслета, довольно большой перстень, бусы, фрагменты подвесок, фибулы (этакие металлическая застёжка для одежды, которые одновременно служили и украшением), и почти готовые колты, а также множество больших и маленьких кусочков смолы (или янтаря?).

Гостята предложил мне сесть на лавку, сам сел напротив и приготовился слушать.

— Заказ мой не сложен. Привез я из дальних краев большие (и довольно тяжелые) слитки серебра. Мне надо их расплавить и вылить из них новгородские гривны, но так, чтобы к гривнам этим, ни по весу, ни по качеству серебра никаких претензий возникнуть не могло.

— Это сделать не трудно. А сколько всего серебра?

— Много. М-да. Это и плохо, и хорошо. Много работы, но много и оплаты. Да, надеюсь, ты знаешь про то, что при плавке серебра металл чуть-чуть улетучивается и потому гривен по весу получится меньше, чем вес металла, который ты мне передашь?