— Нет, совсем нет, — откликнулась Мюмла. — Только печь такая же.

Филифьонка всё возилась с запеканкой, она бегала по кухне туда-сюда, стуча каблучками и внезапно наполняясь рассеянными и тревожными мыслями.

— В каком смысле? — спросила она.

— Мама всегда насвистывала, когда готовила, — объяснила Мюмла. — И всё было как-то… Не знаю даже. Просто по-другому. Иногда они отправлялись куда-нибудь и еду брали с собой, а иногда вообще забывали поесть…

Мюмла прикрыла голову руками, чтобы поспать.

— Думаю, я получше тебя знаю Муми-маму, — сказала Филифьонка.

Она смазала форму маслом, вылила на дно остатки вчерашнего супа и когдатошнюю варёную картошку, уже не похожую на себя, она бегала, суетилась и в конце концов подскочила к спящей Мюмле и крикнула:

— Если б ты знала то же, что и я, ты бы так не спала!

Мюмла проснулась и лежала неподвижно, глядя на Филифьонку.

— Ты просто не знаешь, — с жаром прошептала Филифьонка. — Ты понятия не имеешь, что произошло в долине! Мерзкие твари сбежали из шкафа и теперь шастают повсюду!

Мюмла села на кровати:

— И поэтому у тебя на туфлях липучки от мух? — Она зевнула и потёрла нос.

Уже у дверей она обернулась и сказала:

— Не волнуйся ты так, нет здесь никого хуже нас.

— Она злится? — спросил из гостиной Староум.

— Она боится, — объяснила Мюмла, поднимаясь по ступенькам. — Боится того, кто сидит в шкафу.

На улице совсем стемнело. Они взяли за правило с наступлением темноты ложиться спать и спали подолгу, и всё дольше с каждым днём по мере того, как год набирал темноту.

Хомса Киль тенью проскользнул внутрь, пробормотав «спокойной ночи», Хемуль повернулся носом к стене. Он решил увенчать дом на дереве куполом. Можно будет покрасить его в зелёный цвет, может, даже с золотыми звёздами. Золото Муми-мама обычно хранила в ящике комода, а в сарае Хемуль заметил бутылку жидкой бронзы.

Когда все уснули, Староум поднялся со свечой наверх. Он подошёл к большому шифоньеру и прошептал: