«Рассмотренные бумаги, по содержанию их, следует разделить на четыре разряда.

К первому отношу два письма государю императору и первоначальную редакцию одного из них, уже доложенные Его Величеству. Об них можно сказать, по внимательном их соображении с другими бумагами, что первое письмо не есть изложение политических убеждений автора, каким оно выставляется, а изложение ближайших политических целей, которые автор преследовал, и в сем последнем смысле оно довольно искренне.

Ко второму разряду я отношу некоторые публицистические статьи, которые отчасти содержат в себе апологию деятельности автора, как главного двигателя известной политической пропаганды между учащейся молодежью, отчасти личные его думы и впечатления. Об этом отделе, Ваше Высокопревосходительство, будете вернее судить по некоторым выдержкам. Сюда относятся письма из Лондона о задачах современной демократии, политические думы, впечатления тюремной жизни (Живая могила) и самая замечательная из всех разобранных статей – о характере движения молодежи в конце 60-х годов.

К третьему разряду относятся беллетристические произведения: 1) отрывки из довольно объемистого романа из времени падения Второй империи во Франции, озаглавленного «Жоржетта», 2) отрывки другого романа из быта студенческих кружков, заграничных эмигрантов и русских путешественников за границей, под именем: «Кому будущее», «На водах», интереснее и «Une vieille connaissanse» [старушечья память (фр.)], 3) отрывки «Воспоминания о Париже», где рассказываются сцены из падения Второй империи, 4) кажется, также относящиеся к роману «Жоржетта» наброски: «В царстве буржуазии» – падение коммуны и «В бельэтаже и мансарде» – приготовление к действию интернационалки, 5) объемистый, но весьма бесцветный отрывок романа «У липован» и 6) маленький отрывок «Школа Миловзорова», где представляется в гнусном виде школа грамотности старинного направления, содержимая дьячком. В этом разряде интереснее других роман «Жоржетта» и отрывки «Кому будущее» и «На водах».

«Жоржетта» есть история небогатой француженки, которую, несмотря на воспитание в монастыре, влияние старого республиканца-отца и молодого человека, которого она полюбила, сделало республиканкой самого красного оттенка. Ее возлюбленный оказывается одним из главных вождей интернационалки и внушает любовь одной из знатных дам Второй империи, в высшей степени развращенной. Вождь интернационалки, после того как Жоржетта отказалась сделаться его любовницей, впредь до провозглашения республики, вступает в связь с знатной дамой, а во время осады Парижа делит время между нею и Жоржеттой. В день взятия Парижа Мак-Магоном он убит на баррикаде, а Жоржетта, натерпевшись всяких страданий и унижений, умирает в Версале. На этой канве узорами выступают довольно многочисленные эротические сцены, на которых автор останавливается с особенной любовью, имеющей, кажется, физиологический источник в его летах и одиночном заключении. Кроме того, много экзальтированных социалистических и гуманитарных тирад. Мысль, что любящие друг друга не должны тратить сил на удовлетворение своего чувства, пока они нужны для решения социальных задач, очень горячо и длинно развивается и в этом романе и в отрывке «Кому будущее». Но в последнем героиня наконец решает, что энергического человека не расслабят эротические наслаждения, и отправляется к нему в спальню. В обоих романах женщины более высокого общественного положения представлены чудовищами разврата. Картины его в отрывке «На водах» доходят до самого грязного цинизма. Впрочем, цинизм и намеренная площадная грубость отличают язык и «борцов за новые идеи». Если в статьях, отнесенных выше ко второму разряду, нельзя иногда отказать автору в уважении его начитанности и силе мысли, то в беллетристических произведениях поражает полнейшее отсутствие всякого нравственного чувства.

К четвертому разряду относится большая половина разобранных бумаг, которую решусь назвать хламом, ни для кого, кроме автора, не интересным. Это разные выписки, наброски романов, списанные отрывки стихов и прозы, на немецком, французском и английском языке, вокабулы, выписки и résumes [резюме (фр.)] разных читаных книг и журнальных статей, перевод статей Маколея: «William Pitt» и «Atterbury» [ «Уильям Питт» и «Аттербюри»], отдельные заметки и т. д. Конечно, все это дает намеки на мнения и наклонности автора, но и те и другие гораздо подробнее и точнее известны из других источников.

Вообще говоря, нельзя назвать автора личностью дюжинной. Всюду сквозит крайняя недостаточность его первоначального образования, но видна изумительная настойчивость и сила воли в той массе сведений, которые он приобрел впоследствии. Эти сведения, это напряжение сил развили в нем в высшей степени все достоинства самоучки: энергию, привычку рассчитывать на себя, полное обладание тем, что он знает, обаятельное действие на тех, кто с той же точкой отправления не могли столько сделать. Но в то же время развились в нем и все недостатки самоучки: презрение ко всему, чего он не знает, отсутствие критики своих сведений, зависть и самая беспощадная ненависть ко всем, кому легко далось то, что им взято с бою, отсутствие чувства меры, неумение отличить софизм от верного вывода, намеренное игнорирование того, что не подходит к желаемым теориям, подозрительность, презрение, ненависть и вражда ко всему, что выше по состоянию, общественному положению, даже по образованности. Даже служение тем же целям, которые преследуются автором, не спасает таких лиц: оно клеймится подозрением в его искренности, где нельзя, – называется тупоумным, дилетантским, и против этих союзников проповедуется подозрение и презрение. Один автор и люди его кружка, одних с ним происхождения и образа мыслей, признаются за слуг народа и за пользующихся народным сочувствием и доверием. Все остальное, выдвигающееся из народа, выставляется как враги народа, и эра плодотворного развития, мирного и многостороннего, начнется лишь с их уничтожением.

Особенно характерно отношение автора к идее о насильственном перевороте. Неоднократно он ее отвергает, как не созидающую ничего прочного и, напротив, вызывающую реакцию. Но не признает искренности в обращении высших классов к служению народу, считает их помехой, которую надо удалить во что бы то ни стало, признает, что перевороты еще неминуемы и что стройное развитие общественности – дело будущего. В то же время считает ненависть одной из нужнейших сил общественного деятеля. Не нахожу возможным во всем этом видеть бессознательное противоречие, а скорее маску умеренности, с которой автор не справился.

Весьма часто люди в положении автора достоинством своего поведения заслуживают уважение тех, которые враждебно относятся к их деятельности и образу мыслей. Подобного чувства уважения не внушает личность автора, насколько она отразилась в его бумагах. Они писаны не для распространения их в публике, между тем он себя рисует окруженным лишениями, которых не испытывал, искренности в объяснении побудительных причин того или другого действия нет и в помине. Напр., поведение на суде объясняется уважением к достоинству Швейцарии и т. д. Признания прав победителей на самозащищение, что было так нередко между декабристами, в авторе вовсе не заметно. Какое-то самоуслаждение в созерцании силы своей ненависти ко всем достаточным людям, намеренное развитие в себе непроверенных в своей основательности и законности инстинктов, ставящих его во вражду с существующим порядком, почти слепую, – все это черты революционера не по убеждению, а скорее по темпераменту, каким автор сознает себя не без некоторого самодовольства. Может быть, им он обязан частью своего влияния на людей, еще меньше развитых и привычных критически относиться к своим мнениям, но, конечно, эти черты не усилят в беспристрастном человеке уважения к автору – даже того, в котором нельзя отказать даровитому врагу».