– И очень зря, – серьёзно сказал Пикассо, – вам…
– Тебе…
– Тебе… – блеснул благодарной улыбкой Пабло, принятый наконец в компанию по-настоящему, – непременно надо учиться. Техника живописи важна, но умение выразить свои чувства с помощью кисти или сырого комка глины важнее. Техника придёт, её не так сложно поставить, а вот чувства, эмоции… без этого нет мастерства.
– Верно, – кивнул Франс, и испанец расцвел, – в творчестве это важнее всего, в том числе и в литературе. Любое творчество это всегда труд, но если нет искры таланта, то и нечего раздувать мехами трудолюбия.
– В вас… – мэтр обвёл нас с братьями глазами, – искры есть. Учитесь! В Сорбонне будут вам рады, а я лично окажу любую помощь.
Санька закивал согласно, а писатель остановил глаза на мне, и я как бы нехотя кивнул, всё ещё слыша выделенное голосом «любую» и понимая, что это – не пустое обещание. Не знаю, сколько и чем придётся за это платить…
«– Шаг к цели!» – думал политик внутри меня.
«– Йес-с!» – восторженно орал Другой-Я, переходя в нижний брейк…
… и кажется, Анатоль Франс увидел в моих глазах отсветы всех моих ипостасей.
Глава 17
Выстроенная Мельцером[34] русская деревня казалась ворохом пасторальных открыток от бездарного художника, приобретённых расторговавшимся купчиком в порыве пьяного умиления. Лубок, от вида которого у меня ломило зубы, голову и саму душу.
Сельская пастораль, полная ярких красок, глянца и идиллических сюжетов, встречающихся только в голове человека, не видевшего никогда русское село. Тот самый случай, когда смотрится празднично, нарядно и народно, но никакого отношения к реальности не имеет, чтобы там не обещали буклеты. От взгляда на «типичных крестьян», ремесленников, казаков и музыкантов, нарядно одетых и улыбающихся, у меня чуть зубы не выкрашивались. Хотелось сказать много ласковых и нежных слов как в адрес архитектора…
… так и человека, собственными трудами которого, равно как и трудами многих поколений его предков, русская деревня может выглядеть привлекательной только так, на глянцевых буклетах, да в выставочной деревеньке в центре Palais de I Asie Russe[35].
Глянуть издали, и не слишком пристально, так вроде и похоже на деревню «а ля рюс». Косоворотки, красные рубахи, балалайки, смазанные дёгтем сапоги, танцы вприсядку, самовар на столике под деревцем в кадке.
Морды подобраны яркие, фактурные, иногда даже слишком, до нарочитости, будто бы пробы устраивали на роль «мюжик а ля рюс». Впрочем, почему «будто бы»? Наверняка и устраивали.
«– Кастинг!»
Кулаки, сотские[36], давным-давно освоившиеся в городе извозчики, мелкие конторщики и прочий люд, у которых в документах стоит отметка «из крестьян». Были, да вышли, только в документах крестьянами и остались. Движения, повадки, взгляд… опытный человек такое влёт считывает, а я не без оснований причисляю себя к таковым.
По мордам «ля мюжик» отбирали, по благонадёжности. Искренней, истовой. По благополучию, которое выгрызается зубами за счёт односельчан. По вере, что они это благополучие – заслужили, а прочие – сами виноваты! Потому что.
А ещё – в Бога, в царя-батюшку. Мироточат иконами чудотворными.
В кого ни плюнь, так все о медали «За усердие» на анненской ленте сны снят. Зубами себе место под солнцем выгрызали, и выгрызли. Последний рывок, и «ля мюжик» после парижского вояжа ужо появится на родимой сторонушке с медалью на ленте анненской! Жизнь удалась!