Любой институт воспроизводства представляет собой «жгут» норм разного вида, вдоль которого становится возможным акт воспроизводства как такового. Или чуть иначе: институт воссоздает условия, при которых воспроизводство необходимого продукта (в том числе и интеллектуального) происходило в историческом опыте, но «гарантия» в данном случае весьма условна. Мышление, как сейчас, так и раньше, может опираться на институциональные условия и нормы, но каждый единичный акт мысли остается уникальным и эксклюзивным.

То же самое сомнение применимо и к иным институтам. Скажем, институт семьи вовсе не гарантирует успешность любого брачного союза, как и институт государства не гарантирует устойчивости общественных отношений. Просто в случае Университета эти риски усиливаются «спецификой производства». Более того, при всем уважении к институциональной стороне вопроса (нормы поведения, коммуникации, автономии и т. д., отражающиеся в соответствующих формальных и неформальных правилах) искомое мышление может случаться и в отсутствие каких-то из этих условий. Существуют, иными словами, факторы внеинституционального характера, не передающиеся в системе описанных норм и проистекающие из конкретной личностной или исторической ситуации. Но у меня вовсе нет намерения преуменьшать значение институционального фона, который, повторюсь, не может «гарантировать», но может влиять на ситуацию хотя бы с точки зрения статистических значений.

Для воспроизводства мышления (а равно и Университета как целого) можно выделить как минимум три типа норм, опирающихся на академические свободы[228]. Во-первых, нормы самого мышления. По сути, «право на сомнение», «право на суждение», «право на встречный критический и рациональный контртезис» и т. д. попадают в эту группу, формируя в своей концентрации и взаимодействии «технологию мышления» – популярный исследовательский предмет для целого ряда дисциплин. Состав отдельных операций, их синхронизация, поддержка и условия запуска и пр. – все это попадает в категорию технологий мыслительной деятельности.

Во-вторых, институт предъявляет свои требования к сообществам или, иначе говоря, к нормам социального взаимодействия и социальным средам (см. параграф об «академической свободе научных сообществ»). Там есть свои нормы и свои внутренние правила в соответствии с «регламентом» академической коммуникации – будь то формальные (например, отраженные в правилах внутреннего распорядка или корпоративной культуре) или неформальные («невидимые колледжи», «когнитивные сети» и пр., опирающиеся на академический этос в целом).

Наконец и в-третьих, у любого института есть свой антропологический идеал, своя «норма личности», которая в случае с Университетом наиболее адаптивна к использованию разума-мышления. В различные исторические периоды существования Университета представления о «нормативности мыслящего» могли существенно меняться, иногда до диаметрально противоположных (например, скептический позитивист Просвещения и поэт-бюрократ немецких романтиков). Но в любом случае эта норма в университетской картине мира была предъявлена. Объединяющим началом для этих «антропологических идеалов» являлась – и является – установка на личное развитие, логике которого подчинена и конструкция института в целом.

Идея академических свобод, таким образом, обеспечивает институциональными нормами (создает условия) процесс воспроизводства мышления в стенах Университета. Это уже не экстерриториальность и юрисдикция Университета предыдущей эпохи (свобода социального бытия и образа жизни), а свобода (личного) развития и рационального суждения, предложенная в качестве основания Университета Нового времени.

При этом в логике институционального анализа можно указать на три как минимум группы норм:

– нормы самого мышления, которые обеспечиваются соответствующими правами/свободами (сомнения, суждения и т. д.);

– нормы личного развития – в соответствии с «идеалом человека», который несет Университет;

– нормы коммуникации и социального взаимодействия академических сообществ, имеющих свои права (и ограничения) рационального суждения в публичном и внутриакадемическом пространствах.

Все три смысла не существуют в виде арифметической суммы, но взаимодействуют и влияют друг на друга – образуя за счет этого взаимодействия пространство, в котором может возникнуть, а может и не возникнуть мышление и, следовательно, легитимные основания академической свободы.

Отсутствие института и его социальных привилегий делает невозможным открытое и рациональное критическое суждение. Отсутствие критического суждения закрывает пространство личного развития. Отсутствие спроса и ценности личного развития делает ненужным институт.

Но как бы то ни было, можно точно утверждать, что на этом поле не бывает равенства. Не бывает равенства личного развития (по понятию развития); не бывает равенства (равномощности) сообществ, каждая когнитивная сеть по-своему уникальна и не повторяет своих аналогов, не бывает, несмотря на нормативность, равенства институциональных условий. Каждое событие мысли уникально.

И самое главное: не бывает равенства в свободе. Но стремиться к этому нужно. Иначе, зачем Университет?

Заключение

Во всех эссе, вошедших в эту книгу, содержатся – явно или не очень – отсылки к разговорам и обсуждениям с моими коллегами по Шанинке. Я не перечисляю имен, дат и тем более обстоятельств этих дружеских встреч – это, пусть извинят меня коллеги, все-таки другой жанр и, наверное, совсем другая книга. Но я ни в коем случае не забывал об этом коллективном соавторстве, которое совершенно не хочется причислять к прошедшему времени – оно продолжается сейчас и, надеюсь, продолжится в нашем совместном будущем.

Но сейчас мне хотелось бы дать слово другой, не менее важной, когорте нашей Школы, без участия и суждения которой многое из того, что мы думаем и делаем, было бы чистой спекуляцией. Они – и коллеги, и «естественные» критики, и включенные наблюдатели этого базового для нас всех процесса – строительства Университета и его среды. Наши студенты.

Я предупреждал в предисловии, что жанр этих эссе не совсем академический. Как писал Дюркгейм, «сочинения Платона, Аристотеля и Руссо представляют собой трактаты о политическом искусстве; но, конечно, их нельзя рассматривать как по-настоящему научные произведения, потому что их целью является не изучение реальности, а построение идеала. И, безусловно, существует пропасть между действиями разума, которые содержатся в такой книге, как „Общественный контракт“, и действиями, которые предполагают управление государством; Руссо, вероятно, был бы таким же плохим министром, как и воспитателем»[229]. Но с другой стороны, это действительно важное замечание Дюркгейма ни в коей мере не может быть для меня извиняющим обстоятельством, опирающимся на давнюю традицию и авторитет тех, кто ее закладывал. Наряду с «идеалостроительством» у меня и моих коллег есть и обязательство организационного проектирования, связанного с другой системой критериев, которые не позволяют отнестись с легкостью к перспективе быть «плохим министром и воспитателем».

Ил. 4. Шанинка. Апрель 2019. Фото Егора Макарова

Жанр, повторюсь, предпроектный – он предполагает не только разговор об идеалах (концепции), но и перспективу частичной (идеал недостижим во всей своей полноте) реализации. А потому лучшие практики и критики – наши студенты. Если не того, что замышляется (оно еще в процессе мысли), то уж, по крайней мере, того, что уже сделано на этом пути – на историческом векторе движения к этому замыслу.