Клаудия протянула запястье, подтвердила свои имя и дату рождения. Рентгенолог выставила цифры в соответствии с номером на браслете. Как Клаудия вспомнит позже, ее очки казались фальшивыми, неубедительными. Они выглядели так, словно должны были бы крепиться к пластмассовому носу.
– Учитывая вашу семейную историю заболеваний, ваш врач настоял на трехмерной маммограмме, – сказала рентгенолог. – Начнем с пары вопросов. Когда у вас началась последняя менструация?
Вечный вопрос.
– Давненько, – сказала Клаудия. – Где-то пару месяцев назад? У меня с циклом полный бардак.
– Перименопауза?
– Может быть. – У нее еще не было никаких симптомов, ничего похожего на приливы, но в сорок три менопауза уже не за горами.
– Есть вероятность, что вы можете быть беременны?
Поразительно, но ей нужно было, чтобы кто-то задал этот вопрос. Пока ее об этом не спросили, такая мысль даже не приходила ей в голову.
Ни о каком сне в ту ночь и речи быть не могло. Клаудия лежала в постели, положив руку на живот, пока еще плоский, но ненадолго. По пути домой она заскочила в аптеку и купила тест, хоть уже и сделала один в больнице. Этот второй был скорее самообманом, Аве Мария, надеждой на чудо. На всякий случай.
Она лежала без сна и думала о давно ушедшей матери. На свете не было больше никого, кому она хотела бы рассказать.
Клаудия причинила ей боль бессчетным количеством способов. Когда она выходила замуж за Фила, она не позвала Деб на свадьбу. Она знала, что это было непростительной ошибкой. Ее мать обожала свадьбы. Свадьбы в Клейборне представляли собой бурные празднества, круглосуточные вакханалии в центрах Ветеранов Америки или клубе охотников-рыболовов. У Деб, вечной подружки невесты, был целый шкаф чудовищных платьев всех размеров, каждое из которых было куплено в рассрочку и надевалось всего раз.
Деб обожала свадьбы, несмотря на то – а может из-за того, – что у нее никогда не было собственной.
С церемонией в городском совете она будет избавлена от необходимости представлять мать родителям Фила. Она сможет получить нормальную свадьбу, как в телевизоре.
Толстые люди выглядят бедно.
В последний год жизни Деб Клаудия была колючей, безучастной. В тех редких случаях, когда она заходила на Фейсбук, она наверняка натыкалась на посты Николетт с просьбами помолиться о ее больной матери. После похорон она зашла к ней на страницу и внимательно их просмотрела. Записи были путаные. У матери Николетт с равной степенью вероятности мог бы быть кишечный грипп или сильный насморк. Обычный читатель ни за что бы не догадался, что после восемнадцатилетней ремиссии к Деб вернулся рак.
В то время этого не знал никто, даже сама Деб. Она не пользовалась услугами врачей – типичная позиция младших медицинских сотрудников, мелких рыбешек со дна пищевой цепи, в которой кандидаты наук была акулами. За все время, пока Клаудия росла, ее мать не посетила ни одного врача, в том числе гинеколога. Деб редко говорила о том, что она тихим голосом в телефонных разговорах с сестрой называла
Принцесса.
Если врачом была женщина, ее еще можно было уговорить, но поход к гинекологу-мужчине – единственному доступному в Клейборне варианту что тогда, что сейчас – просто не обсуждался. Недоверие Деб проистекало из вопроса о личности самого доктора. Какой мужик захочет зарабатывать на жизнь, копаясь