Люди охвачены восторгом, искренней радостью, и король поворачивает голову из стороны в сторону и улыбается, а позади него следует слуга, разбрасывающий в толпу монеты, чтобы подогреть народное ликование.
Я нервничаю. Вся процессия, состоящая из послов, дворян и всего цвета армии, медленно приближается ко входу в замок. Прекрасные кони бьют копытами и дергают длинными шеями, лучники несут за спиной свои луки, пехота идет в чистых куртках, лишь кое-где показывая на головах помятые шлемы, а перед ними, притягивая взгляды, шествует великий король.
Наконец он натягивает поводья, и четверо слуг сразу бросаются, чтобы помочь ему слезть с седла. К лошадиному боку тут же подкатывают высокую платформу, на которую сходит король. Там он поворачивается и машет мне. Толпа шумит, приветствуя своего правителя, а солдаты, показывая пример, начинают аплодировать. Затем четверо помощников постепенно спускают короля на землю.
Тут же к нему бросаются слуги, чтобы освободить его от амуниции, но Генрих позволяет снять лишь защиту с рук и ног, оставив нагрудник. Шлем он тоже не отдает, а держит в руках, ради торжественного боевого вида. Я не свожу восторженного взгляда с короля, хотя точно знаю, что где-то там едет Томас. И тоже смотрит на меня.
По обе стороны от короля появляются пажи, но король не прибегает к их помощи. Даже сейчас, в момент встречи и приветствия, я отчетливо осознаю, что не должна бросаться ему навстречу. Он желает сам подойти ко мне. Когда Генрих подходит, я понимаю, что его свита выстроена таким образом, чтобы видеть нашу встречу. Вот он подходит еще ближе, и весь мой двор опускается в низких поклонах по чину, а его дети кланяются почти до самой земли. Вдруг я чувствую его руку под своим локтем. Он поднимает меня и на глазах у всех страстно целует в губы.
Я тщательно слежу за выражением своего лица. Я не имею права даже на намек на гримасу отвращения от его смрадного дыхания и слюнявого рта. Король поворачивается спиной ко мне, чтобы встать лицом к своей армии.
– Я вывел вас с поля боя! – кричит он. – И вернул вас домой! Вы вернулись покрытыми славой! Вы вернулись с победой!
Со всех сторон раздается рев одобрения, и я понимаю, что улыбаюсь восторгу, который слышен в этих голосах. Невозможно противиться этой радости и этому торжеству победы. Они вернули свои земли во Франции, и это победа, великая победа. Они показали, насколько велик и силен наш король, Генрих, и они вернулись домой с победой.
В часовне пред алтарем мы бок о бок сидим на специальных стульях, создающих впечатление, что мы стоим на коленях. Позади нас стоят дети, с почтением опустив головы. Сначала король погружается в молитву, но затем, через пару мгновений, мягко касается моей руки.
– Как Эдвард? Здоров? – спрашивает он.
Священник перед нами повернулся к алтарю, чтобы благословить хлеб и вино, хор начинает петь хвалебные гимны, а я переношу свое внимание от молитвы к мужу. От горнего к земному. В который раз я задаюсь вопросом, верит ли Генрих в таинство, которое сейчас происходит в часовне, в то, что вино превращается в кровь, а хлеб – в плоть, принесенную в жертву за наши грехи, если он вертится и разговаривает с друзьями во время этого священнодействия. Верит ли он, что перед его глазами ежедневно происходит чудо? И если да, то почему он его игнорирует?
– Как видите, он здоров. И ваши дочери тоже.
– Ты писала, что была чума.
– Мы уехали из Лондона, избегая всех контактов с теми, кто мог заболеть. Но сейчас все уже закончилось.
– Я закрепил права на его наследие во Франции. Еще один город перешел под власть Англии. И на этом мы не остановимся, это только начало.
– Это был судьбоносный поход, – соглашаюсь я.
Король кивает, потом, когда к нему приближается священник, закрывает глаза и складывает большие руки вместе, как молящийся ребенок. Открыв рот, он выкатывает наружу толстый язык, принимая облатку, и быстро ее проглатывает. Затем подходит служка с чашей и шепчет: «
– Аминь, – говорит король, принимает чашу и долго пьет.
В священной тишине священник подносит мне облатку, и я в сердце своем молюсь: «Благодарю тебя, Господи, за сохранение короля от многих опасностей войны». Облатка на языке кажется тяжелой и плотной. Я проглатываю ее, и мне подают чашу с вином. «И за то, что сохранил и благословил Томаса Сеймура, – завершаю я свою тайную молитву. – Спаси его и сохрани».
Королевские повара превзошли сами себя в подготовке праздничного пира. Мы садимся за стол в десять утра, сразу после мессы, и едим без остановки. Из кухни приносят одно блюдо за другим. На высоте плеча проплывают золоченые блюда с мясом, рыбой и птицей, чаши с соусами и рагу, подносы с бисквитами, целые строения из пирогов. А самым главным блюдом стало жаркое из птиц, помещенных друг в друга: жаворонок в дрозде, дрозд в курице, курица в гусе, гусь в павлине, павлин в лебеде, а вокруг лебедя выстроена бисквитная копия башни Булони. Весь стол разражается приветственными криками и начинает стучать ножами, когда четверо слуг вносят этот огромный поднос и ставят на отдельный стол перед королем. Стоящий на галерее над торжественным залом хор начинает петь победные гимны, а король, взмокший и утомленный настоящим пиршественным марафоном, сияет от радости.