– Но почему?

– Проклятие вернулось.

– Вы хотите сказать… – Джахан осекся, встретив презрительный взгляд старика, пораженного его неведением. Город вновь поразила чума. – Но как же… Почему мы ничего об этом не слышали?

– Глупец! Неужели ты до сих пор не знаешь: люди слышат только то, что хотят слышать, – бросил его собеседник и продолжил свой путь.

Он не ушел далеко. Усевшись на крыльце собственного дома, стоявшего поблизости, старик принялся наблюдать за Джаханом.

А тот снял кушак и обвязал им лицо, закрыв рот и нос. Лишь после этого Джахан толкнул дверь дома. Окажись она запертой, он повернулся бы и ушел. Но дверь была открыта, более того, приперта колышком. Тот, кто, уходя, сделал это, намеревался вернуться сюда и знал, что никто не сможет открыть ему.

Едва Джахан вошел в коридор, узкий и темный, как в лицо ему ударило зловоние. Несколько мгновений он помедлил, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Первая комната оказалась пуста. Во второй, освещенной тусклым светом свечи, лежал на тюфяке какой-то человек. Кожа его имела мертвенно-бледный оттенок, темные волосы свалялись, высокий лоб покрывали капли пота, подбородок порос щетиной. В этом человеке трудно было узнать Николу, и все же это был он. Рядом с ним стояла небольшая деревянная фигурка – мужчина с бородой и длинными волосами.

Поблизости от больного Джахан заметил две чашки: одну с водой, другую с уксусом. Одежда Николы насквозь пропиталась по́том, губы пересохли и потрескались. Джахан положил руку на его пылающий лоб. Ощутив прикосновение, больной вздрогнул, с усилием повернул голову и устремил на Джахана невидящий взгляд.

– Это я, Джахан.

Затрудненное дыхание Николы походило на потрескивание горящего в очаге полена, которое вот-вот погаснет.

– Воды, – простонал он.

Джахан подал ему воды, и больной с жадностью сделал несколько глотков. В распахнувшемся вороте рубашки Джахан увидел на его груди багровые пятна, обведенные зловещим черным ореолом. Из подмышечных впадин несчастного исходил жуткий запах гниения. Джахан ощутил неодолимое желание броситься прочь. Но хотя трусливый рассудок приказывал ему спасаться бегством, тело не двинулось с места. Через некоторое время за дверью раздался шорох шагов, и в комнату вошли две монахини. На обеих были длинные черные плащи, лица закрывали маски из белого муслина.

– А ты кто такой? – спросила старшая из монахинь. – И что тебе здесь нужно?

– Я его друг, – ответил Джахан. – Мы вместе работали у главного придворного строителя, того, что недавно умер.

В воздухе повисло неловкое молчание.

– Простите, что была с вами груба, – произнесла монахиня. – Я приняла вас за вора.

Джахану стало жутко: ему показалось, что эта женщина, глаза которой были непроницаемы, словно камни, видит его насквозь. А монахиня, не подозревая о том, что творится у него в душе, продолжала:

– Все обходят стороной дома зачумленных. Кроме воров. Они проникают сюда, не опасаясь заразы, и… – Не договорив, женщина наклонилась над Николой, дала тому напиться из фляжки, которую принесла с собой, и отерла ему лоб тряпицей, смоченной уксусом.

Прикасаясь к больному, она, в отличие от Джахана, не испытывала ни страха, ни брезгливости. Тем временем другая монахиня убрала нечистоты с простыни, которой был застелен тюфяк.

«Неужели эти женщины не боятся смерти?!» – думал Джахан. Вопрос этот вертелся у него на языке, но он не решился задать его монахиням. А вместо этого прошептал: