— Здравствуй, Верста… Кажись, так тебя надобно величать.

— А ты не забыл, Федор Юрьевич.

Ромодановский усмехнулся:

— Разве такое позабудется? Вон как тебя угораздило, сотник. А теперь скажи мне, голубь ты сизокрылый, кто в этой смуте виноват? Царевна Софья?

Сплюнув кровавую слюну на пол, стрелец прошипел:

— Кому тогда знать, как не тебе, стольник? Неужели ты не помнишь, когда я…

— Дать ему десять кнутов! — перебил князь.

— За что же, Федор Юрьевич?

— Уж больно язык у тебя длинный. Да смотри на половины его не рассеки, — строго предупредил князь, — мне с ним еще поговорить нужно.

Кнут взметнулся, ужалив хвостом потолок, и с сердитым свистом опустился на спину арестанта.

— Ы-ы-ы! — взвыл острожник.

На седьмом ударе стрелец потерял сознание. Руки безвольно свесились, а тело лишь слегка и безвольно раскачивалось при каждом ударе.

— Ишь ты, слаб оказался, — подивился князь Ромодановский, заглядывая в посеревшее лицо. — Освежи его.

— Это можно, Федор Юрьевич, — охотно согласился палач. — Водичка колодезная, только что привезли.

Зачерпнув до краев ведро, мастер Матвей понес его к арестанту, расплескивая по пути.

— Ну что за кретины в государстве! — посмурнел Федор Юрьевич. — Ты смотри, куда хлещешь! Чай, не по двору шастаешь!

— Виноват, батюшка!

Примерившись, Матвей с размаху окатил водицей безжизненное лицо стрельца.

— Ага, зашевелился, — обрадованно протянул князь. — Занятная у нас с тобой беседа получается, голубь ты мой сизокрылый, — ласковым голосом протянул он. — Ответь мне на вопрос: так ты заговорщик?

— Не больше, чем ты, князь, — прошелестел разбитыми губами Верста. — Али запамятовал?