Эллен была, как всегда, счастлива получить слушателя. Она развлекала меня рассказами о своем бизнесе по дизайну интерьеров, о падчерицах, о будущем путешествии в Венецию вдвоем с Питером. Я радовалась неумолкающему потоку легкой болтовни, пока указатель на Элм-Парк не вернул меня в реальность.

— Эллен, — прервала я монолог о трудностях изучения итальянского, — Лани будет?

Кузина опустила солнечные очки на глаза.

— Я говорила, что Изабелла хочет съехаться с парнем? Я знаю, ей двадцать, и она может поступать по-своему, но считаю это ошибкой. Твержу ей: «Конечно, я тебе всего лишь мачеха, только никто не станет покупать корову, если молоко будут давать и так».

— Я живу с парнем.

— Ой, точно. — Эллен картинно прикрыла рот рукой, изобразив поддельное смущение. — Не обижайся, дорогая.

Я понимала, что подыгрываю ей, и все же не могла удержаться.

— Плюс ты на — сколько? — всего на восемь лет старше Изабеллы? Она тебя хоть слушает?

— Отчего же ей не слушать? Я молода, красива — и замужем за богачом. Значит, я кое-что смыслю. — Эллен посмотрела на меня. — Шучу, Джози. Можешь посмеяться.

Эллен, высмеивающая саму себя? Это развеселило меня куда больше ее так называемой шутки, и я действительно расхохоталась.

— Ты не шутишь, и мы обе это знаем. А теперь скажи, будет ли на похоронах Лани?

Эллен вздохнула.

— Конечно. Твоя сестра, может, и бестолочь, но она не пропустит похороны собственной матери. А ты чего ожидала?

Я обмякла в глубоком сиденье.

— Опасалась, что Лани умерла.

— Не драматизируй. — Эллен стиснула мое плечо. — Попытайся о ней не думать, ладно, золотко? Неделя будет тяжелой и без тревог о сестре.

Я кивнула, но сердце у меня екнуло — если речь заходила о Лани, повод для тревоги находился всегда.

В семи милях к северу от Элм-Парка мы пересекли знакомую гравийную дорогу, вьющуюся меж двух высохших кукурузных полей и изрытую колеями. Как же хотелось свернуть туда и проехать до самого конца, где стоит — или, по крайней мере, когда-то стоял — фермерский дом. Глупое желание, конечно. Ничего родного там уже не осталось. Бабушка с дедушкой умерли пятнадцать лет назад, а новые владельцы наверняка сровняли дом с землей и на его останках занялись промышленным животноводством.

— Семейный фермер — вымирающий вид, — сказал как-то дедушка, раскуривая трубку.

Мы вдвоем сидели на крыльце, мне было десять лет, и я не понимала, о чем он рассуждает, но хотела, чтобы меня считали умной — куда умнее сестры и кузины, которые на заднем дворе ссорились из-за акварельных красок, — поэтому я глубокомысленно кивала. Поняла сказанное лишь спустя годы, когда дедушки не стало. Мама с тетей А. продали ферму — и купила ее корпорация, а не крестьянская семья. Не сидел больше во дворе добродушный мужчина с тягучим говором, а приветливая женщина не пекла яблочных пирогов и не ухаживала заботливо за цыплятами. На смену им пришел холодный, безликий бизнес.