Но мама была непреклонна и холодно сказала: «Всё! Я так решила! Хочу, чтобы Гастон и с тобой познакомился!»

«Может, лучше я останусь дома и буду „котом в мешке“?» – неуверенно предложила я, пытаясь с помощью юмора потушить разгорающийся скандал.

Но мама только еще больше разозлилась.

«Я тебя вырастила. Вон ты какая большая и умная! И запомни: теперь я никому не позволю испортить мне жизнь!» – Говоря это, она почему-то смотрела вовсе не на меня, а на бабушку, которая молча поджала губы и, повернувшись, вышла из комнаты.

Я подумала, что, не будь меня, мама уже давно бы вырвалась из нашей серой и бессобытийной жизни. Недавно она сшила себе платье с широкой юбкой из переливающейся шелковой ткани и, наверное, сейчас бы порхала в нем на просторах Европы, не переживая, что со мной и как!

Вот у Алисы детей нет, и она свободна как птица! Правда, я бы не сказала, что она как-то особенно порхает. Все ее мысли мелочные – только о деньгах да о деньгах!

Бабушка пошла провожать нас с мамой к метро. Всю дорогу она беспрерывно давала нам маложизненные советы, потом вдруг затихла, а перед эскалатором неожиданно расплакалась.

Мы тоже расстроились и не смогли расстаться, поэтому все вместе, обнявшись, спустились на эскалаторе. На платформе – опять прощание, слезы, и вот уже поезд стремительно набирает скорость… Но бабушка успевает немного пробежать за ним, крича: «Девочки, дорогие, берегите себя!» И мы еще несколько секунд видим ее сморщенное от слёз лицо… Кошмар!

Отвернувшись друг от друга, мы с мамой, глотая слезы, молчим. Видно, обе представляем, как бабушка медленно бредет в опустевшую квартиру. Хорошее начало поездки!

Потом была обычная суета не очень опытных путешественников, но ком в горле так и стоял. Наверное, нам надо и за границу, как на дачу, в Колосково, выезжать всей семьей! Гадкий обед на пластиковой подложке из жесткой курицы со склизким, вялым салатом снова заставил вспомнить бабушку…

Когда самолет приземлился и долго разруливал по лётному полю, мое внимание привлекли рыжие кролики. При приближении нашего гигантского лайнера они, сверкая белыми попками, резво юркали в норы, которыми была изрыта вся полоса отчуждения, – и мне стало легче.

В аэропорту нас встречал Гастон. Он оказался более старым и помятым, нежели на фотографии. А уж какими мы ему показались, не знаю. Но мы трое дружно заулыбались, потом трижды перецеловались, потом запихались в его малогабаритный автомобиль и поехали в город.

Гастон немного говорил по-русски, мама – по-французски, и они кое-как проболтали всю дорогу. Я же сидела сзади, предоставленная сама себе, радуясь, что все от меня отвязались, и хмуро смотрела в окно на унылые щиты автобана и изредка мелькающий за ними скучный пригород с аккуратными домами и куда-то бредущими в утренней дымке людьми. Периодически мы тормозили под железными арками и оплачивали дорогу.

«Очень дорого!» – все время восклицал Гастон. И это «очень дорого!» стало постоянным рефреном нашей поездки. Этот Гастон не был жадиной, просто для нас здесь все было очень дорого.

Но это было не главное! Меня убивало то, что мама вдруг стала чужой и какой-то противной, много и фальшиво смеялась. А уж когда они с Гастоном встречались с Алисой и ее новым другом – суетливым Жаком, обе подруги становились супергадкими! На их лицах сразу застывали хищные улыбки – растянутые в ниточку губы и глаза-щелки…

Поэтому я и не захотела поехать с ними в Нормандию на уикенд и осталась скучать здесь, в квартире, предоставленной нам Гастоном на время каникул.