Главная проблема заключалась в изображениях. И, как всегда, в деньгах. Стоимость печати чернильных пятен выходила очень высокой, особенно цветных. Впервые попытавшись опубликовать версию 1918 года в одном журнале, Роршах предложил напечатать только одну цветную кляксу и несколько черно-белых, возможно, значительно уменьшенных в размере. Редактор был давним другом и соратником Роршаха, но предложил Герману самостоятельно оплатить печать. Это было невозможно. Тогда он подсказал Роршаху название благотворительного фонда, который, возможно, смог бы помочь профинансировать публикацию, но из этой затеи тоже ничего не вышло. Издатели продолжали упираться, и Роршах предложил уменьшить размер изображений на одну шестую или напечатать все кляксы в уменьшенном виде на одной странице, либо заменить цвета различными видами штриховки. Был даже вариант выпустить версию, в которой читатели сами должны раскрасить картинки. «Как примитивны все эти полумеры!» – писал он.

Эта все более утомительная борьба за публикацию сопутствовала профессиональной карьере Роршаха в течение трех лет. Она помогла углубить и обогатить тест. По мере того как Роршах отсылал письмо за письмом, телеграмму за телеграммой своим потенциальным издателям и коллегам, у которых было больше связей, настрой его посланий был сперва профессиональным, затем умоляющим, потом угрожающим и, в конце концов, преисполненным отчаяния. Его собственное понимание чернильных пятен продолжало улучшаться.

Он стал более опытным в применении нового метода и понял, что лежит за ним. Сталкиваясь с издательским давлением и требованиями что-то изменить, он выбирал, где можно пойти на компромисс, а где нужно четко отстаивать свою точку зрения. К январю 1920 года он был «счастлив, что тест не был опубликован в том виде, какой имел в 1918 году. Вся работа выросла теперь в нечто большее, и, даже если основные факты из черновика 1918 года не требуют изменений, все же есть многое, что нужно добавить. В 1918 году из-за войны случился дефицит бумаги, и мое стремление сказать как можно больше на как можно меньшем пространстве сделало ту версию во многих отношениях хуже». Все же время настало: «Я работаю над этим экспериментом уже много лет. Кое-что необходимо опубликовать».

Одним из следствий задержки было то, что Роршах успел за это время собрать намного большую коллекцию результатов. К осени 1919 года он протестировал 150 шизофреников и 100 человек, не являвшихся пациентами, используя одинаковые изображения, – по той причине, что, как он указывал, результаты могут быть сведены в единую таблицу только когда применяются одни и те же методы тестирования. Это количество вскоре выросло до 405 эпизодов – хорошего размера выборка, делавшая его итоговую книгу намного более убедительной и позволившая ему дать более точное определение «оригинальных» ответов, поскольку они встречались не чаще одного раза на сотню проведенных тестов. Он смог переключиться от субъективного суждения о хороших и плохих ответах к более объективному определению того, является ли ответ типичным или нетипичным. Как он изложил это в одном из пунктов своей лекции, проведенной в Санкт-Галлене, при этом, возможно, используя себе во благо местную аппенцелльскую традицию к преувеличению, чтобы произвести более сильное впечатление:

«Субъективно я ощущаю, что единственным хорошим ответом на карточку I, например, является такой: ”Два ряженых с новогоднего карнавала, одетые в ниспадающие плащи, стоят с каждой стороны, а посередине между ними находится женское тело без головы – или с головой, наклоненной вперед”. Однако наиболее распространенные ответы среди испытуемых таковы: бабочка, орел, ворон, летучая мышь, жук, краб и реберная секция. Ни один из этих ответов не кажется очевидным мне самому с субъективной точки зрения, но, поскольку их много раз давали образованные здоровые люди, я вынужден засчитывать эти версии как хорошие или нормальные ответы – кроме краба, конечно».

В 1919 году Роршах начал проверять точность результатов теста единственным способом, которым мог, – путем постановки диагнозов вслепую. На самом деле именно ему приписывают изобретение термина «слепая диагностика», то есть проведение теста в отсутствие личного контакта. Роршах находил людей, которые могли справиться с чернильным тестом и прислать ему протоколы, чтобы он мог подсчитать ответы и интерпретировать их, не зная об испытуемых больше ничего. Потом они говорили ему, правильными или нет были его интерпретации. Эта практика началась с его ближайшего друга, Эмиля Обергольцера, бывшего ассистента Блейлера, открывшего собственную практику в Цюрихе. В заявке на книгу 1920 года Роршах упоминает, что «контрольные эксперименты проводились следующим образом: я диагностировал людей, о которых не знал практически ничего, – здоровых, невротиков и психотиков, – основываясь исключительно на протоколах тестов. Коэффициент ошибок составлял меньше 25 %, и к настоящему моменту большинства этих ошибок удавалось избежать, если я знал, например, пол и возраст испытуемого, – вещи, которые я изначально решил оставить неизвестными».

Роршах всегда неоднозначно относился к постановке диагноза «слепым» методом. Он считал их полезными только для контрольных экспериментов и тренировки специалиста, проводящего тест, и, хотя он и опубликовал некоторые из них, Герман также беспокоился, что «это похоже на трюк ловкого салонного фокусника или что-то в этом роде». В то же время это был единственный способ, при помощи которого он мог существенно расширить диапазон испытуемых, не ограничиваясь содержавшимися в его клинике шизофрениками. «Где в Геризау мог бы я найти материал, который мне нужен? – пожаловался он как-то раз. – Великих художников, людей высокопродуктивного типа и так далее, не говоря уже об уравновешенных личностях?!! В Геризау-то!»

Эти слепые диагнозы сильнее, чем что-либо еще, помогли ему выделиться среди современников, включая Эйгена Блейлера. На лекции Роршаха, прочитанной им на собрании Швейцарской психиатрической ассоциации в ноябре 1919 года, собралась небольшая и скептически настроенная аудитория. Несколько из присутствовавших там психиатров обвинили его в «чрезмерной схематичности», хотя в дневнике он отметил, что, когда у него появлялась возможность объяснить каждому из них свой тест при личной встрече, они меняли свою точку зрения. Неустрашимый человек, который однажды написал Геккелю и попросил совета о том, как построить карьеру, и Толстому, чтобы узнать адрес друга, протянул листы со своими чернильными пятнами ведущему психиатру Европы и научил его ими пользоваться.

Блейлер уже был заинтригован. Он знал о пятнах Роршаха как минимум с 1918 года, и в поезде, возвращаясь с конференции 1919 года, сказал Роршаху, что «Хенс тоже должен был начать исследовать такие вещи, но он застрял на вопросах воображения». После пятнадцати лет применения фрейдистского метода ко всем обитателям Бургхёльцли Блейлер начал направо и налево раздавать чернильные тесты, присылая Роршаху десятки протоколов для слепой диагностики и восхищаясь его интерпретациями. Среди этих протоколов в 1921 году были присланы результаты тестов всех его детей. Один из них, будущий психиатр Манфред Блейлер, опубликует в 1929 году эссе, в котором попытается установить, демонстрируют ли близкие родственники более похожие результаты, чем люди, не являющиеся родственниками (демонстрируют).

Роршах писал коллеге: «Ты легко можешь представить, с каким нетерпением я жду его отчета о результатах слепой диагностики». И корреспонденция, полученная от Блейлера десятью днями позже, не могла быть более воодушевляющей: эксперимент прошел удачно. «На удивление положительно в том, что касается диагнозов, а психологические наблюдения и концепции были даже более ценными, – писал Блейлер. – Интерпретации сохраняют свою ценность, даже если диагноз отсутствует или поставлен неправильно». Учитель Роршаха «подтвердил его результаты по каждому значимому пункту».

Слепые диагнозы были почти что всем, с чем Роршах мог работать, помимо своих пациентов из клиники, поскольку, хотя он и стремился начать частную практику, ему приходилось беспокоиться о содержании растущей семьи. Он намекал своему брату в Бразилии, что у него есть «кое-какой план, но он слишком рискованный и, к сожалению, очень самонадеянный, так что я пока не могу его раскрыть». В 1919 году, после двух крупных лекций о сектах, он написал коллеге, что «история с “клексографией” получила дальнейшее развитие»: «Я недавно провел в Цюрихе две беседы о моих сектантах. Всё такое темное, как видишь. Черные кляксы и черные души. Но что начинает казаться мне мрачнее всего, так это жизнь под игом клиники. Может быть, однажды я порву и с этим тоже».

Через несколько месяцев он написал в своем дневнике: «8 ноября. Мой тридцать пятый день рождения. Надеюсь, это последний день рождения, который я отмечаю в клинике».

Начав работать профессиональным психоаналитиком, он смог бы зарабатывать больше денег и имел бы больше свободного времени, не говоря уже о выгоде духовного характера. «Хорошо проведенный анализ – нечто настолько стимулирующее, интересное и живое, что трудно себе представить большее интеллектуальное и духовное наслаждение», даже несмотря на то, что «анализ, который проходит плохо, сравним разве что с муками Ада». Также он хотел видеть более широкое разнообразие пациентов «ради экспериментов с чернильными пятнами».

По мере того как у него появлялся доступ к большему количеству людей, Роршах все больше восхищался тем, как чернильные пятна не просто диагностировали болезнь, но, казалось, раскрывали саму индивидуальность. В рукописи 1918 года лишь один из двадцати восьми протоколов, приведенных Роршахом, был не от пациента; в итоговой книге тринадцать из двадцати восьми описанных примеров были получены от здоровых людей. Вопросы интроверсии и экстраверсии, эмпатии и привязанности вновь и вновь выходили на передний план, как показывают его письма к Грети. Ключами к человеческой личности, решил Роршах, являются Движение и Цвет.

К февралю 1919 года он уже связывал ответы Движения с самой сердцевиной человеческой самости: чем больше таких ответов, тем богаче «внутренняя психическая жизнь» дающего их человека. Количество Дв-ответов было пропорционально «направленной внутрь энергии человека, склонности к размышлениям и – отнеситесь к этому с долей скептицизма – интеллекту».

Люди, которые давали больше ответов Движения, не двигались, в буквальном смысле, быстрее и легче других; напротив, они старались не делать лишних движений, двигались медленно, часто будучи неловкими или неуклюжими на практике. Роршах говорил, что наибольшее количество Дв-ответов за всю историю применения им теста он получил от кататоника, «полностью погруженного в свою нирвану интроверсии. Он целыми днями сидел, положив голову на стол, – день за днем, не двигаясь целые сутки. За более чем три года, что я его знал, было всего два дня, когда он реагировал на внешние раздражители. Все остальное время он, год за годом, не произносил ни слова. Для него все кляксы были полны движения». В диссертации Роршах описывал чувство движения, возникающее из зрительных ощущений, как естественную способность человека, но понимал, что в разных людях она проявляется по-разному. Теперь он знал, что эти различия имеют значение и могут быть измерены.

Поскольку ответы Движения приобрели большую значимость, Роршах понял, что их кодировка была «самой сложной частью всего эксперимента». Сложность состояла в том, что «летящая птица» или «извергающийся вулкан» не являлись истинными ответами Движения, поскольку птицу естественным образом описывали находящейся в полете, так же, как и вулкан – извергающимся. Это были просто обороты речи, «риторические украшательства» или ассоциации, а не то, что действительно ощущалось. Как «небо» могло быть засчитано Цветовым ответом и без упоминания слова «синее», так и эти вещи можно было кодировать как Дв, даже если движение не упоминалось, – главное, чтобы сам Роршах считал, что ответ включает в себя ощущение движения. Основанный на его собственном опыте пример видения карточки I, который Роршах привел позднее, – «Два ряженых с новогоднего карнавала, держащие под мышками метлы», – является ответом Движения. Форма не слишком похожа на эти фигуры, говорил Роршах, так что человек может дать такой ответ «только если он чувствует себя в этой форме, что всегда идет рука об руку с ощущением движения».

Как ответ Движения реакцию идентифировало то, что испытуемый «вчувствовался» в задачу, проявлял эмпатию: «Вопрос в следующем: действительно ли испытуемый переживает движение?» Но, чтобы ответить на этот вопрос, тестирующий должен понять из слов тестируемого, что тот чувствует. Изначальная идея Роршаха состояла в том, что, когда человек дает ответ Движения, можно увидеть, как он двигается сам, но теперь он понял, что это было слишком упрощенно. Коллега, работавший с Роршахом, рассказывал, как однажды они провели несколько часов в спорах о том, должен ли один из ответов, полученных на одну из карточек, быть кодирован как Дв-ответ.

Роршах начал придавать более глубокое психологическое значение Цветовым ответам. В рукописи 1918 года он отмечал, что обычно большое количество Дв-ответов дается вместе с меньшим числом Цв-ответов, и наоборот, но противопоставлял друг другу в основном Движение и ответы, включавшие в себя статичные Формы. На тот момент он мало что мог сказать о Цветовых ответах, кроме того, что содержалось в его списках результатов теста, касавшихся различных видов психических заболеваний. Ни в одной из его ранних работ цвету не уделяется какого-либо существенного внимания. Теперь же он начал видеть, что взаимодействия между Формой, Движением и Цветом намного более сложные.

Цветовые ответы, похоже, связаны с эмоциями или чувствами. Роршах использовал слово «воздействие» или «аффект», чтобы обозначать эмоциональные реакции, будь то чувства или обозначения чувств. Присущая людям «аффективность» была их способом ощущения, выражала то, каким образом на них воздействовали окружающие вещи. Роршах обнаружил, что люди со «стабильной аффективностью», демонстрирующие ровные и спокойные реакции, невосприимчивость или, в патологических случаях, депрессию, всегда дают мало Цветовых ответов или не дают их вовсе. Личности, имеющие «лабильную», то есть неустойчивую, аффективность – с сильными, порой истеричными реакциями или сверхчувствительностью, возможно, страдающие маниями или слабоумием, – давали много Цветовых ответов.