Глава одиннадцатая

Это всюду вызывает интерес и недоверие

В воскресенье, 26 октября 1919 года, веселая молодая женщина Грети Бройхли приехала навестить Германа, Ольгу и их детей в Геризау. Она была дочерью Ульриха Бройхли, бывшего начальника Роршаха, и на ней Роршах испытывал свои ранние чернильные пятна, когда работал в Мюнстерлингене в 1911 и 1912 годах, когда она была подростком. Сейчас она находилась на середине третьего десятка, помолвлена, придерживалась слишком левых убеждений, по мнению своего отца. Эксперимент с чернильными пятнами также вступал в пору зрелости.

Ранее в октябре Роршах навещал семью Бройхли в Мюнсингене и показывал Ульриху тест. «Он понял это!» Позже Роршах с восторгом заметил, что Ульрих Бройхли был одним из тех первых людей, кто «по-настоящему понял эксперимент и имел мнение по этому поводу». Когда Грети приехала в Геризау, Роршах готовился представить свой эксперимент профессиональной аудитории на лекции Швейцарского психиатрического общества, которая должна была состояться в немецком Фрайберге. Он договорился встретиться с Грети в музее Санкт-Галлена 29 октября, чтобы еще раз испытать на ней чернильные пятна. Ему не часто удавалось найти для своих экспериментов столь вдумчивого человека.

Он быстро обработал ее ответы и послал ей результаты по почте. Грети была ошеломлена. «Спасибо за ваш отчет! Я не удивлена, но потрясена, как правы вы были насчет всего, насколько я могу судить (мы все знаем, как часто психологические автопортреты бывают ошибочными)». Она особенно поразилась тому, что удалось открыть те ее стороны, «о которых знали лишь очень немногие люди, – как вы это сделали?». У нее было много вопросов о своих результатах, а также о более глубоких загадках: «Считаете ли вы, что психологические факты являются неизменной данностью, с которой людям предстоит иметь дело в течение всей жизни и принимать как есть? Остается ли человек, говоря с психологической точки зрения, одним и тем же или возможно меняться и развиваться, благодаря самопознанию и воле? Мне кажется, что мы должны быть на это способны, иначе получается, что человек – это мертвая вещь, а не живое созидающее существо».

Роршах написал теплый ответ, разъясняющий, как он пришел к своим выводам. Внимание Грети к мелким деталям выявило тенденцию к педантичности, которую женщина обычно предпочитала строго скрывать; ее многочисленные ответы Движения продемонстрировали богатое воображение, о наличии которого у себя она не знала; ощущения «пустоты и сухости», о которых она рассказала ему в своем письме, были, вероятно, следствием того, что она подавляла свое воображение, а не с пребыванием в депрессии. Она спросила, в чем разница между тем, что он называл ее «легкой аффективной адаптацией» и ее «сильной эмпатической способностью», и он объяснил, что подстраиваться под эмоции других людей – не то же самое, что эмпатия в широком смысле этого слова, то есть способность войти в чужой опыт и разделить его: «Люди с умственными недостатками тоже могут адаптировать свои чувства к другим, даже животные могут, но только умный человек с глубоким внутренним миром способен к эмпатии… При определенных обстоятельствах она может вырасти до ощущения идентичности с человеком, по отношению к которому ты испытываешь эмпатию, или к чему угодно; так, например, это происходит с великими актерами, которые многому учатся у других». Как обычно, наиболее развитую способность чувствовать он увидел в женщинах: «Эмоциональная адаптируемость в сочетании со способностью к эмпатии является в основном женским атрибутом. Результатом этой комбинации становится эмпатия, заряженная чувством». Даже более богатой комбинацией является «адаптирующаяся психика, способная также и к интроверсии, – тогда это будет звуковой отражатель, резонирующий со всем, что происходит». У Грети было это все.

На главный вопрос Грети он ответил, что психологические состояния не постоянны. «Кажется, только одну вещь невозможно изменить в себе – это то, как чья-либо интроверсия и экстраверсия взаимодействуют между собой, хотя это взаимодействие и видоизменяется с течением жизни, поскольку это – своеобразный процесс созревания. Этот процесс не заканчивается на двадцати годах, а продолжается, в особенности между тридцатью и тридцатью пятью, а потом еще раз, в районе пятидесяти». Это было незадолго до его собственного тридцать пятого дня рождения.

Он понял, что вопросы Грети имеют не только теоретическую природу: ее жениху требовалась помощь. Роршах встретился с ним в Мюнсингене 2 ноября, когда возвращался с конференции, и записал в дневнике: «Пастор Бурри, жених Грети: непритязательный, тихий, медлительный, но умный и, несмотря на всю свою медлительность, довольно бодрый». Теперь, когда Роршах сказал Грети, что люди могут измениться, она уговорила своего будущего мужа увидеться с ним для психоанализа. И после двух нервных писем Ганс Бурри, или, как любил называть его Роршах наедине, «мой компульсивный невротический священник», приступил к терапии. Роршах успокоил Бурри, который опасался стать жертвой «влияния» или «манипуляции» в процессе терапии, сказав, что это работает не так: «Анализ никогда не должен быть прямой манипуляцией, а любая непрямая манипуляция проистекает из души самого пациента. Таким образом, вы на самом деле не подвергаетесь влиянию, а раскрываете свое предназначение». Поначалу волновавшийся из-за конфликта между психоанализом и его религиозными убеждениями, Бурри понял, что Роршах уважает его взгляды, а также взгляды всех остальных, – даже когда они обсуждали секты Бинггели и Унтернарера, Бурри подметил, что Роршах никогда их ни в чем не обвинял и не высмеивал.

Роршах был приятен в общении и в роли терапевта не производил угрожающего впечатления. Но он отказывался слишком много обсуждать с Бурри в письменном виде – настоящая терапия, в отличие от разъяснений, которые он давал Грети, должна проводиться с глазу на глаз. Он сказал Бурри, опираясь на тезисы своей диссертации, чтобы тот начал записывать свои сны: «Это – техника, которую вы можете найти полезной, чтобы восстанавливать в памяти и запоминать свои сны: когда вы просыпаетесь, продолжайте лежать совершенно неподвижно, и следуйте за сном в своем сознании, вспоминая его детали. Затем незамедлительно запишите его. Носителями наших сновидений, вероятнее всего, являются кинестетические ощущения, а они немедленно прерываются настоящими нервными импульсами, как только мы начинаем физически двигаться». Методы Роршаха не были классически фрейдистскими – сессии порой проходили пять раз в неделю. Он часто прерывал пациента и начинал говорить сам, вместо того чтобы сидеть тихо и бесстрастно. После каждой сессии пастор оставался на кофе или чай, к беседе присоединялась Ольга, которую Грети благодарила в письмах за гостеприимство. Но базовые принципы были все же фрейдистскими. Разница заключалась в новом инструменте, имевшемся в распоряжении у Роршаха.

Бурри начал регулярно ездить в Геризау на сеансы терапии, и в январе Роршах провел с ним чернильный тест. Протокол пастора включал семьдесят один ответ – поистине огромное количество – и четко определил терзавшие пастора многочисленные проблемы: чрезмерный самоконтроль, неспособность проявлять эмоции, педантичная тщательность, бесконечные размышления, навязчивые фантазии, мучительные сомнения, болезненная неспособность доводить до конца начатые дела, недостаток теплоты в его отношении к жизни… Спустя пять месяцев Бурри повторно прошел чернильный тест, и на этот раз результаты продемонстрировали, насколько он «изменился в процессе анализа; его “рефлекторный спазм”, навязчиво заставлявший пастора сознательно подолгу обдумывать каждую мысль и переживание, исчез». Бурри стал более адаптируемым, его «эмоциональные отношения и связь с окружающими стали устойчивее», его способность постигать собственный внутренний мир была теперь «более свободной и более мощной» – он дал больше оригинальных ответов и более чем в два раза больше ответов Движения, чем в прошлый раз. В то время как «вид интеллекта Бурри изменился в наименьшей степени», как определил это Роршах, его компульсивное подавление внутренних импульсов «изменилось почти полностью».

Ответ на вопрос Грети был дан в реальности: люди могут измениться, могут вылечиться, и Роршах закончил терапию, добившись чудесных результатов, за которые Бурри и Грети были ему благодарны. Грети написала ему: «Спасибо вам за всё. Терапия, которую вы с ним провели, была очень успешной, это было как раз то, в чем он нуждался, и уж понятно, насколько счастливой это сделало меня!» Через четыре месяца молодожены Бурри пригласили Роршаха на свадьбу.

По мере того как Роршах применял чернильные пятна в целях психоанализа, его терапевтическая практика, а также результаты интеллектуального анкетирования, полученные от таких испытуемых, как Бурри, углубляли его понимание теста. «Я многому научился благодаря вам», – написал Роршах Гансу Бурри, когда отправлял ему результаты его второго теста. Совет Бурри о запоминании снов в итоге вошел в книгу Роршаха об эксперименте слово в слово. Это случилось потому, что тогда у него еще не было возможности издать эту книгу.

К февралю 1920 года, когда он написал свою заявку об «очень простом эксперименте», Роршах уже пытался опубликовать материалы теста в течение полутора лет. Та заявка была не первой и не последней его попыткой. Минуло еще полтора года задержек и проволочек, прежде чем тест наконец-то был выпущен в печатном виде.