Айгер вот точно не поверил. Хотя у него было вполне так веское основание. Правда, последовательным я бы его не назвала. Утверждал, что не верит ни единому моему слову, и тут же отвечал на вопросы. Где логика?

Впрочем, с логикой было не все в порядке и у меня. Думать о человеке, который скоро утвердит мне смертный приговор?!

Нет, не мне. Юнии. Как будто преступницей была моя сестра-близнец. Он любил ее, она его предала, даже дважды. А отвечать за это – мне. Потому что невозможно объяснить, доказать: я – не она, я – другая.

- Когда будет суд? – спросила я тюремщицу, вошедшую в камеру с подносом.

В отличие от лечебницы, где ко мне были приставлены всего три постоянные надзирательницы, в тюрьме они без конца менялись, и я с трудом отличала одну от другой. Тем более, все они были похожи: среднего возраста, высокие, плотные, крепкие, с одинаково угрюмыми лицами.

- Скоро, - буркнула она.

- Зеркало! – настырно потребовала я. – Можешь даже не давать его мне в руки.

Я настаивала на этом уже несколько дней подряд, с того времени, когда разговаривала с Айгером, но мою просьбу неизменно игнорировали. Может, боялись, что разобью его и перережу вены? Если раньше я вообще не думала о том, как выгляжу, то теперь меня мучило любопытство.

Мы с Юнией были ровесницами. Мне вряд ли кто-то дал бы хоть на день меньше моего возраста. А как Юниа? Похожи ли они с Эйрой? Та показалась мне потрясающей красавицей – несмотря на грубую тюремную одежду. Ну да, волосы другие – у нее рыжие, вьющиеся, а у меня, то есть у Юнии, темные и прямые. А глаза, лицо? Нравилась ли Эйра Айгеру хоть немного? Ведь ложился же он с ней в постель, и вряд ли только ради рождения наследника. Впрочем, разве для этого обязательны чувства? Юниа ведь тоже родила дочь от нелюбимого мужчины.

Бог ты мой, это что, ревность? Ты спятила?

Спятила или нет, но притворяться перед собой смысла не имело. Я влюбилась в него в тот самый момент, когда в горах он подхватил меня на руки. Две другие наши встречи и особенно воспоминания Юнии только подлили масла в огонь. Я не знала, любила она его когда-то или нет, но это не имело значения. То, что испытывала к нему я, - это были только мои чувства.

Поэтому я и требовала зеркало. Чтобы понять, какой он видел меня. Не той семнадцатилетней девочкой, которую любил, а сейчас. Зрелой женщиной. Предательницей. Преступницей.

Черт, не надо об этом!

Вернувшись за тарелкой, тюремщица протянула мне маленькое зеркало в деревянной оправе. Я села поближе к светильнику, а она встала у меня за спиной, настороженно наблюдая.

Я смотрела на лицо Юнии не как на свое – как на лицо другой женщины. У нее была взрослая дочь и внук. Она долго болела, а потом сидела в тюрьме – в темной камере, не имея возможности гулять на свежем воздухе, есть нормальную пищу, ухаживать за собой. Эту женщину в ближайшее время ожидала казнь. И, несмотря на это, она была так красива, что ее юная дочь выглядела по сравнению с ней скучной и бесцветной.

Я бы не дала ей больше тридцати. Ни единой морщинки, кожа гладкая, словно светится изнутри. И это без намека на макияж. Глаза огромные, темно-зеленые, в длинных черных ресницах. Высокие скулы, точеный нос, губы полные, но в меру, в самый раз. А шея… Юниа наверняка закалывала волосы наверх, чтобы они не закрывали такое богатство.

Царевна-лебедь… твою мать… Красиво буду выглядеть, когда положу голову на плаху. Как Анна Болейн. По такой шее палач уж точно мечом не промахнется.