Я тупо не знала, что сказать. В голове было пусто, как в расселенном доме, где ветер гудит в рамах с выбитыми стеклами. Я смотрела ему в глаза – темные, злые, холодные – и видела совсем другой взгляд, полный любви и страсти. Как будто два изображения, снятых на один кадр.

- Вы требовали аудиенции, только чтобы посмотреть на меня?

Не дождавшись ответа, Айгер пересек комнату и остановился у окна. Он стоял, повернувшись ко мне спиной, и смотрел на горы. Точно так же, как в воспоминании Юнии, когда сказал ей: «Слишком поздно».

- Сола Юниа, если вы хотели просить о помиловании, я не знаю, что сказать вам. Закон гласит, что попытка свержения короля – это государственная измена, которая карается смертью. Суд вынесет вам и соле Эйре смертный приговор, в этом я не сомневаюсь. Я могу утвердить его или отменить. Но причина для помилования должна быть обоснованной. Пока таких причин я не вижу. Невозможно просто сказать суду: они раскаялись и никогда подобного не повторят, давайте их помилуем. Может быть, у вас есть какое-то оправдание?

- Нет… тарис Айгер.

- Тогда зачем вы отнимаете у меня время?

Я сделала шаг, другой. Встала рядом с ним у окна.

- Айгер, я…

Он вздрогнул и резко повернулся ко мне. Сощуренные глаза расширились – словно от изумления.

- Поверь мне, я не могу оправдываться, потому что ничего не помню, - твердо сказала я, не отводя взгляд. – Я не обманываю.

- Тот, кто поверит тебе, Юниа, обманет сам себя, - с горечью усмехнулся Айгер и снова отвернулся к окну. – Твоя игра слишком сложна, чтобы я ее понял.

- Это не игра. Первое, что я помню, - холод, горы. Там, где ты меня нашел.

- Это была чистая случайность, Юниа. Я охотился и встретил мальчишку из деревни. Он сказал, что видел знатную женщину верхом. Я сразу подумал, что это ты, потому что ни одна женщина в своем уме не отправится зимой в горы, да еще одна и верхом. Не знаю, куда делся твой конь, я его не видел. Заблудился или сорвался в пропасть. А ты лежала в сугробе без сознания.

- Айгер, я ничего не помню! – как ни пыталась я держать себя в руках, голос истерично дрогнул.

- Это я уже слышал! – ответил он, как ножом отрезал. – Ничего не помнишь, ничего не понимаешь. То есть не понимала. И вдруг стала понимать. И говорить. Ловко!

- Подумай сам, если бы я притворялась, что потеряла память и рассудок, стала бы просить тюремщицу учить меня? Так бы и продолжала притворяться дальше. Лучше пожизненно в тюрьме, разве нет?

- И как же ты вдруг заговорила? – его голос буквально сочился ядом.

- У меня болела голова, и лекарь принес отвар мелиса. Ночью мне приснилось, что я говорю свободно и все понимаю. А утром так и осталось. Но я по-прежнему ничего не помню.

- А хочешь, скажу тебе, почему я так уверен, что ты врешь? Нет, про мелис как раз верю, такое действительно могло быть. Не верю, что ты ничего не помнишь.

Айгер отошел от окна и сел в кресло, положив ногу на ногу.