Мария подходит к телескопу и сбрасывает чехол.

– Или хотя бы объясните, почему нельзя, – тверже повторяет она.

Мгновением позже он тихо отвечает:

– Полагаю, вы знаете.

Да, она знает. Все это время она думала только о кончине отца, но теперь вспоминает, как он прожил свои последние недели, как постоянно отворачивался от нее и закрывал дверь. Видит то, что он так старательно прятал.

– Когда я нашла отца… – начинает Мария, и слова грозят иссушить горло, но она заставляет себя говорить. – Когда я нашла его в то утро… на столе были капли воды, а на его щеках – песок. А глаза открытые, бесцветные. Как будто они превратились в стекло, а стекло снова стало водой и песком. Как будто он выплакал все, что осталось от его работы.

Мария боялась говорить это вслух, боялась, что хрупкие воспоминания растают в воздухе, унеся с собой и отца. И все же рассказывает Судзуки и Профессору, как вытерла стол, как закрыла отцу глаза, чтобы больше никто не увидел то, что видела она… И вдруг ощущает, как ноша падает с плеч.

– Я думала, что это зараза, болезнь Запустенья.

– А теперь? – встает Судзуки с кресла. – Что вы думаете теперь?

Она подходит к нему:

– Я думаю, когда вы смотрите через эти новые линзы, то видите не просто узоры, а изменения. Думаю, они изменили и вас.

Мария медленно поднимает рукав его рубашки, стараясь не касаться кожи. У нее спирает дыхание от собственной дерзости, от интимности этого действия. В наступившей тишине она слышит вздох Профессора, увидевшего рисунок на руке Судзуки.

– Я ведь права, да? – спрашивает Мария, отступая.

Картограф смотрит ей прямо в глаза.

– Это случилось во втором рейсе с применением нового телескопа, – говорит он. – Мы поняли, что оба меняемся – как будто ландшафт отпечатывается на наших телах. Я пытался это скрыть, но ваш отец сказал мне, что теперь видит иначе – призматически, так он это назвал. Сказал, что многое видит даже без телескопа, что это потрясающе. И невыносимо. – Сделав паузу, Судзуки продолжает: – Ваш отец считал, что это предупреждение, свидетельство нашей гордыни. Упрек в том, что мы перешли дозволенные границы. Нам не полагалось заглядывать так далеко. Очередное требование прекратить рейсы и навсегда закрыть железную дорогу. Мы заспорили. И последние слова, которые я сказал ему, были гневными.

Мария видит скорбь на лице картографа, и приходится собрать всю силу воли, чтобы указать на телескоп и заявить:

– Я хочу посмотреть. Хочу увидеть то, что видели вы оба.

– Нет, это слишком опасно. Как вы можете просить о таком после…

– А как вы можете не смотреть?! – повышает голос она. – Разве вам не было больно только что, когда игла воткнулась в лишайник? Так больно, словно яд проник в вашу кровь? То, что вы увидели, те изменения, которым подверглись… Что, если мой отец ошибался? Что, если это не предостережение, не болезнь, а соединение? Расставание с Запустеньем сломило его. Мы думали, что причина в потере репутации и средств к существованию, но нет, было и что-то еще. Его погубила утрата всего этого. – Она обводит рукой окна с ползущей по кромкам плесенью, пол с пятнами лазоревого лишайника. – Не нужно пытаться остановить это, разорвать связь. Нужно просто продолжать наблюдения.

Судзуки не отвечает, но Мария чувствует, как напряжение оставляет его.