— Надо же, — говорит Гюндерсен. — Счастливый конец несчастливой истории… А где он провел те четыре дня?

— Я не знаю.

— Вы не спрашивали?

— Вы себе представляете, в какой я оказалась ситуации? Я его ни о чем не могла спрашивать. Я радовалась, что он вообще остался со мной.

— Но не могли же вы совсем не задумываться об этом?

Я опять пожимаю плечами.

— Могу предположить, что он был на даче в Крукскуге. Он любил уезжать туда, если надо было что-то обдумать; там ему никто не мешал. И ключа с поплавком не было на месте.

Гюндерсен кивает.

— А теперь выясняется, что он опять оказался в Крукскуге. Что он собирался обдумать в этот раз, как вы думаете?

— Не знаю. Честно. Не имею ни малейшего представления.

— Могут ли мысли о жилье и финансах выгнать человека на лесную дачу?

— Я не знаю.

— Но как вы думаете?

Я вздыхаю. Голова плохо варит; сказывается то, что я ничего не ела со вчерашнего дня, когда Анника впихнула в меня немного съестного.

— Не знаю, что и думать… У него были рабочие проекты, которые двигались со скрипом, наш ремонт тоже затянулся, но в остальном его все устраивало. Больше ничего не приходит на ум. Месяц с небольшим назад он устроил мне сюрприз на день рождения, пригласил на ужин в ресторан. Я не замечала ничего такого… ничего непривычного.

— Понятно, — говорит Гюндерсен. — Крепкий орешек это дело, сразу не раскусишь.

— А у вас есть подозреваемые? — спрашиваю я.

Он опускает взгляд на свои руки, как бы улыбается им. Кончики пальцев у него слегка оранжевые от табака. Даже оттуда, где я сижу, видно, что от них должно противно пахнуть.

— До этого далековато, — говорит он. — Мы прощупываем местность, так сказать.

Потом поднимает глаза на меня; ясный и настойчивый взгляд сильного мужчины, которому трудно возражать.