— А что если наоборот? — спрашивает полицейский. — Не наблюдали чрезмерного интереса к себе?

— То есть?

— Я имею в виду, пациенты в вас не влюблялись?

Я морщу лоб.

— Такое чаще бывает в кино, чем в частной практике в Норвегии. Во всяком случае, если работаешь с детьми и подростками.

— Ну что ж, — говорит Гюндерсен, вытягивая длинные ноги, — надо ведь за все ниточки потянуть…

На это я согласно киваю, но, обозревая кончики его кроссовок, думаю: а те ли это ниточки? Ни у кого нет причин желать Сигурду смерти, вот они и придумывают самые неправдоподобные мотивы: будто мои пациенты сгорают от ненависти или от любви ко мне…

Как по заказу, Гюндерсен говорит:

— Тогда вот что, Сара, мне нужно задать вам еще один вопрос. — Слегка помедлив, он обращает на меня спокойный взгляд своих глаз. — А не было ли сложностей в ваших отношениях с Сигурдом?

Этого следовало ждать, разумеется. Понятно. Дружеский тон Гюндерсена, конечно же, тщательно продуман ровно под этот вопрос.

— Нет, — говорю я. — Обычные супружеские разногласия, ничего более. У нас был крепкий брак.

— В чем состояли ваши разногласия?

Я вздыхаю; мне тяжело отвечать на этот вопрос. Вытаскивать на свет божий самые тривиальные размолвки с человеком, которого я люблю, всего через пару дней после его исчезновения. Допустить критический анализ этих размолвок: может ли мотив крыться в них? Позволить раздуть каждую мелкую оплошность, совершенную им или мной, до размеров военных действий, представить их в виде непримиримых противоречий. Разумеется, это необходимо. Но до чего ж противно, унизительно…

— Мы с ним сами занимались ремонтом в доме, — говорю я. — Да вы сами это видели. Сигурд был в этом деле командиром, а я — рядовым. Я была нетерпелива, мне казалось, что ремонт продвигается слишком медленно. А ему казалось, что моя частная практика приносит слишком мало денег, что у меня слишком мало пациентов, слишком низкий оборот. Такие вот дела.

Гюндерсен задумчиво кивает.

— Кому принадлежит дом?

— Нам обоим совместно. То есть в этом доме росла моя свекровь. Когда умер ее отец, она перевела дом на Сигурда. Брату Сигурда перешла дача, и он, когда подойдет время, унаследует дом на Рёа, раз уж нам достался этот.

— Но теперь он ваш, — тихо говорит Гюндерсен, обращаясь к кончикам своих кроссовок.

— Да, — говорю я, вспоминая наш с Анникой вчерашний разговор, — полагаю, что так. Но ведь, наверное, Маргрете наследует часть доли Сигурда?

— Ваша свекровь? Н-ну-у… Возможно, незначительную часть. Но она не может выставить вас из дома.