— Позвоните ей завтра, — предлагает южанин, — пусть проверит, на месте ли ее ключ. Его могли забрать.

Что-то в его интонациях подсказывает мне, что они собираются закругляться.

— И что теперь? — спрашиваю я их. Они смотрят на меня, друг на друга, снова на меня.

— Теперь мы напишем отчет, — отвечает тот, что со шрамом, — и отправим его человеку, ведущему расследование вашего дела. В смысле дела о вашем муже.

Они смотрят на меня, а у меня в груди растет паника: они не понимают! Они собираются уходить!

— Нет, я имею в виду, что теперь будет со мной? Вы разве… я не знаю, просто уйдете, и всё? А я останусь?

Южанин опускает взгляд на свои руки. Я тоже смотрю на них: они густо поросли светлыми волосами.

— Если вам боязно оставаться тут, — говорит он, — можете поехать к кому-то из своих знакомых.

Анника, папа, Маргрете. Выбор невелик. Анника была бы рада, но не знаю… склоняюсь к тому, чтобы остаться. Я здесь живу. Это мой дом. В этом никакой логики, и все же: если б Сигурд стал меня искать, он пришел бы сюда, вернулся бы домой.

Я действительно это думаю? На полном серьезе? У меня что, крыша едет? В ушах звучат слова непревзойденного Гюндерсена: заключение о результатах вскрытия ожидается во вторник. И потом он добавляет: «Сара, не стоит в этом сомневаться». А вот буду сомневаться, Гюндерсен, буду.

Заключение еще не поступало. Остается слабенькая надежда на то, что это не Сигурд. Не знаю, какие выводы делать, если окажется, что это не он; но я знаю, что если Сигурд придет поговорить со мной, то я хочу быть здесь.

— Я хочу остаться здесь, — говорю, — я здесь живу. Не совсем понимаю, зачем мне к кому-то ехать?

— Да нет, — говорит второй, и его тон подсказывает мне, что я ему уже изрядно надоела, — это вам решать, естественно.

Южанин с волосатыми лапами говорит:

— Имеются ли основания полагать, что к вам снова влезут?

— Понятия не имею. Я же не знаю, зачем вообще ко мне влезли…

После ухода полицейских я запираюсь в своем кабинете. Притащила, зажав под мышками, одеяло и подушку; в левой руке ключи, в правой — самый острый из кухонных ножей.

Здесь покойнее, надежнее. Ключ есть только у меня, запасного нет даже у Сигурда. Я запираю входную дверь, затем дверь между крохотной комнатой ожидания и кабинетом. Придвигаю к двери письменный стол и еще подпираю его офисным креслом. Если кто-нибудь попытается сюда проникнуть, я уж точно проснусь. Заворачиваюсь в одеяло. Лежать на полу жестко и неудобно, но я и не рассчитываю выспаться. В руке у меня нож.

Вот что мне помнится из тех дней, что я провела тогда на ночном джазовом фестивале.

Наэлектризованная, судорожная активность первого вечера: Бенедикте, Ронья, Ида и я сидим в кафе «Верфь». Около нашего столика то и дело появляются друзья и знакомые, с кем-то мы обнимаемся; множеству напрочь забытых прежних приятелей я бросаю «привет, как дела?». Я сама чувствую, что меня заносит; пытаюсь умерить свой пыл, расслабиться, просто радоваться хорошему настроению — но ничего не получается: меня отчаянно тянет общаться, и чтобы это скрыть, я слишком много пью. Остановилась я у Бенедикте, которой приходится увести меня в самый разгар веселья. Потом меня тошнит на кусты ее соседа.