Я — Тень Ветра, чей отец Саймон Золотой Голос — да пребудут с ним Четыре прохладных потока!

Я — Тень Ветра, чья мать Елена Прекрасная ушла в Пещеры Погребений.

Я — Тень Ветра, воин-тай, защитник и мститель; прочен мой щит, верен мой глаз, и на клинках алеет кровь..

Я — Тень Ветра, пришелец со звезд, вестник надежды, и нет на моем Шнуре крысиных клыков.

Я — Тень Ветра, одинокая тень в мире людей и в мире тай, ибо нет у меня ни брата-умма, ни сестры-икки.

Я — Тень Ветра, а ты — Тень Земли, мертвая тень; но стоит тебе ожить, и мы улетим к звездам.

Я — Тень Ветра, но если ты хочешь, я стану твоей тенью.

Дыхание Марии сделалось глубоким, редким, размеренным, лицо застыло — но не маской покорного равнодушия, а так, будто она спала и находилась сейчас на грани пробуждения, между сном и явью. Кожа девушки побледнела, голубая жилка билась на виске, веки приспустились, и по их частому дрожанию Саймон знал, что она несется в стремительном воображаемом танце, продолжая отсчитывать про себя: солнце, луна, огонь, покой, жар, холод, жизнь, сон…

— Замри! — приказал он. — Замри и постарайся извергнуть свой страх. Солнце, огонь, жар, жизнь… Они помогают тебе, даруют победу и мощь. Чувствуешь это? Чужие руки коснулись тебя — злые руки, сильные, но ты — сильней. Ты — гибкий стебель в сухой траве, полный жизненных соков; ты гнешься, но не ломаешься, выскальзываешь из когтей, обвиваешься вокруг пальцев, тебе не страшны ни клык, ни нож, ни хлыст, ни пуля. Ты не боишься их, верно?

Губы девушки шевельнулись.

— Верно… — прошептала она. — Верно… Я не боюсь… Я — сильнее… Я — это я…

— Ты — это ты, — подхватил Саймон. — Солнце, Небесный Свет, дарующий силу, поддерживает тебя; Луна — лишь тень Небесного Света, не властная над тобой. Ты помнишь о том, что случилось ночью; помнишь о людях, пытавших тебя ужасом, помнишь о мраке, о темной воде, о чудищах, круживших под ногами… Помнишь, но не боишься!

— Помню… Не боюсь… — эхом отозвалась Мария. Все эти слова, похожие на заклинания, не являлись целительным лекарством — они лишь напоминали погрузившемуся в транс, где лежит необходимый ему источник. Этих источников было множество; в каждой человеческой душе струились ручьи спокойствия, бушевали потоки ярости, плескались озера забвения, фонтанировали гейзеры силы, били ключи любви, кружились водовороты ненависти. Слова помогали найти дорогу к нужным водам, однако пить приходилось самому; и весь смысл искусства цехара заключался в том, чтобы пить не каплями, а крупными глотками. Мария пила — и, очевидно, найденный ею источник был полноводен и щедр. Саймон наблюдал, как быстро розовеют ее щеки, как распрямляются плечи, разглаживаются горестные морщинки у губ и глаз; теперь она еще больше походила на девушку-тайя, с которой он провожал солнце на склонах Тисуйю-Амат, — на девушку, оставшуюся в Чимаре, в прошлом, в минувшей юности…

Транс истек коротким вздохом, взметнулись веера ресниц.

Руки, лежавшие на коленях, расслабились, ноздри затрепетали, меж приоткрывшихся губ блеснула жемчужная полоска.

— Чия, — не выдержав, позвал Саймон, — Чия!

— Чия? — склонив голову к плечу, девушка смотрела на него, и взгляд ее был глубок и ясен. — Кто это — Чия?

— Та, что осталась на моей родине, среди звезд… на Тайяхате. — Саймон поднял глаза к бирюзовому небу.

— Значит, мне не приснилось, — сказала Мария, помолчав. — Нет, не приснилось. Ты и вправду человек со звезд? И ты спас меня — там, у озера? И вылечил? Да?

Теперь лицо ее было живым, подвижным и чарующе прелестным; нетерпеливое ожидание пряталось в приподнятых бровях, лукавство — в изгибе губ, печаль — в морщинках на лбу, и казалось, что каждая ее черточка, каждая мимолетная улыбка, каждый жест исполнены тайны — той, что пленяет мужчин и сводит их с ума. Той, которой они стремятся овладеть, лаской и нежностью или жестокостью и страхом.