Она кивнула головой; видимо, поняла, о чем речь.
— Это… это случилось в Пустоши?
«Прислушивалась к разговорам, — отметил Саймон про себя, — знает, откуда идем. Хорошо! Сегодня слушает, завтра — заговорит».
Накрыв ладонью пальцы девушки, он произнес:
— Не в Пустоши. Далеко отсюда, не на Земле. Там!
Его рука протянулась вверх, к бирюзовому небосводу. В глазах Марии снова вспыхнул огонек, который Саимон счел признаком удивления или интереса. Вспыхнул и погас, будто его и не было.
— Там, в небе? — равнодушно спросила она.
— На звездах. Ты знаешь, что на звездах тоже живут люди?
— Улетевшие с Земли?
— Правильнее сказать — переместившиеся. Слышала о трансгрессоре? Это не космический корабль, да и нет кораблей, способных долететь до звезд. Трансгрессор — как врат между мирами: сделал шаг, и ты на планете другой звезды, Солнца или альфы Центавра, в созвездии Кассиопеи или другой Галактике. Подумай, один только шаг!
Глаза Марии снова потускнели, ладонь безвольно соскользнула с плеча Саймона. Ни вздоха, ни изумленного восклицания, ни жеста недоверия, ни насмешливой улыбки… Безразличие. Мертвый человек в живом прекрасном теле.
Саймон мрачно уставился в воду, соображая, как он может ей помочь. Не может — должен! Спасти ее — ради нее самой, ради себя и ради девушки, которую любил когда-то в Чимаре и с которой расстался. Ради Чии, милой нежной Чии, пусть не совсем человека, но, несомненно, женщины. Чии, вернувшейся к нему в земном обличье.
Спасти! Каким же образом? Он мог справляться только со своими ранами, не с чужими; чужие он не умел исцелять, чем бы их ни нанесли — оружием, страхом или жестокостью. Как всякий воин-тай, он владел искусством цехара и мог погрузиться в транс, смысл коего был различным в зависимости от обстоятельств: отдых или концентрация сил, поиск душевного равновесия или, наоборот, состояния яростной, почти безумной готовности к бою. В последнем случае транс подстегивал метаболизм, обмен веществ и выброс специфических гормонов, превращая медитирующего в берсерка либо стимулируя регенерацию пораженных тканей, которая шла на порядок быстрее обычного. Все зависело от цели, а цель задавалась определенными психофизическими приемами, игравшими роль начальной настройки.
Мог ли он поделиться этим знанием с Марией? Обучить, как обучал его Чочинга?
Склонив голову, Саймон посмотрел на нее. Темно-каштановые волосы, карие глаза, бледно-смуглая кожа, точеные черты. Лицо — узкое, с маленьким круглым подбородком и высоковатыми скулами, изящно вылепленный носик, брови — как взмах крыла летящей птицы, а под ними — веера ресниц, на удивление густых и длинных. Очень похожа на Чию, едва ли не точная ее копия.
Имелись, конечно, различия, но главное состояло не в том, что у его подружки из Чимары было слишком много рук, иное устройство вестибулярного аппарата и уши с укороченной мочкой. Подобные детали казались Саймону несущественными, и, сравнивая двух девушек, он размышлял о другом, о том, что Чия никогда не была одинокой: два отца, две матери, сестра — а теперь, вероятно, мужья и дети. У Марии же не было никого; она являлась в гораздо большей степени неприкаянной, чем сам Ричард Саймон — ко-тохара, как говорили тай.
«Но мы встретились, и мы больше не одиноки», — подумал он, чувствуя, как при этой мысли теплеет под сердцем.
В полдень Петр-Педро подогнал баркас к берегу, как делал всегда, чтобы переждать дневные часы в укромной бухточке, под защитой развесистых деревьев. Пашка с Филином принялись раскладывать костер, близнецы, вооружившись ножами и крючьями, бродили на мелководье в поисках черепах, а Кобелино развалился в тени, играя костяшками: подбрасывал их вверх и старался поймать в стаканчик. Саймон пнул его и велел доставить из трюма Мигеля — пусть спит, но на свежем Воздухе. Голова у Мигеля уже не болела, кровоподтек на лбу отливал не багровым, а голубым, тошнота прошла, аппетит вернулся, и Саймон считал, что все обошлось: сотрясение мозга, но легкое.
Убедившись, что Кобелино спускается в трюм, он сунул за пояс мачете, взял плащ и повернулся к Марии.
— Пойдем. Самое время прогуляться по бережку.