Она последовала за ним без возражений, даже не спросив, куда и зачем ее ведут; безвольная кукла, манекен, принявший облик Чии. Платье, подвязанное ремешком, болталось на ней цветастой тряпкой; этот наряд принадлежал супруге капитана, особе дородной и мощной, превосходившей Марию почти во всех измерениях. Но временами ветер, задувая с реки, натягивал ткань, и Саймон мог заметить, что девушка гибка, высока и стройна, что груди ее тверды и упруги, а очертания длинных ног, изящных и в то же время сильных, наводят на мысль о ее профессии. Вероятно, она была хорошей танцовщицей; она и сейчас шла, будто танцуя, и эти движения казались непроизвольными и такими же естественными, как трепет листвы и трав под ветром.
Берег зарос деревьями, напоминавшими Саймону ивы, со множеством воздушных корней и сероватой гладкой корой; их поникшие ветви полоскались в воде, стволы оплетали лианы, но роща была невелика и изрезана тропинками. Увидев следы копыт и отпечаток когтистой лапы, Саймон решил, что их суденышко пришвартовалось у звериного водопоя. За, рощей берег плавно поднимался, переходя в травянистую пампу, ровную, как стол; в отличие от окрестностей Семибратовки здесь не было ни холмов, ни оврагов, не росли кактусы, похожие на огромные подсвечники, не возвышались закругленные конусы термитников. Тихое, безопасное место, каких, вероятно, не так уж много в этом мире…
Вытащив мачете, Саймон скосил траву, сложил ее охапкой, бросил сверху плащ и показал на него клинком:
— Садись. Так, чтобы солнце светило слева. Мария послушно села, скрестив ноги. Подол цветастого платья лег на траву кольцом, ветер взметнул темные локоны, и казалось, что она сейчас поднимется вверх и улетит, словно огромная яркая бабочка. Саймон воткнул мачете справа от нее и тоже опустился на землю, пристально всматриваясь в лицо девушки.
— Тебе удобно?
Она вяло кивнула.
— Стебли не колют тебя? Под ними нет камней? Новый кивок.
— Посмотри налево и вверх. Что ты видишь? Она немного повернула голову, прищурилась, пробормотала:
— Небо… солнце…
— Солнце, — подтвердил Саймон. — Солнце, огонь, жар, жизнь. Слева. Запомни это. Что справа?
— Нож…
— Какого он цвета? Что напоминает?
— Серебристого, — покорно ответила она. — Похож на зеркало, на ручей, на дорожку лунного света в темной воде… Саймон кивнул.
— Верно. Запомни: справа — луна, холод, сон, покой… Теперь не шевелись, расслабь мышцы, и пусть двигаются только твои глаза. Смотри на солнце, потом — на клинок-луну и повторяй про себя: жар, холод, огонь, покой… Не торопись, делай это медленно. Взгляд — слово, слово — взгляд. Жар, холод, огонь, покой…
Ее зрачки задвигались, губы шевельнулись, потом застыли, и Саймон довольно кивнул. Таинство цехара начиналось с концентрации внимания, а для этого в клане Теней Ветра использовали горящую свечку и стальной нож, символы жара и холода, солнца и луны. Опытный человек умел погружаться в медитацию без этих предметов, однако медитирующему впервые они были так же необходимы, как блестящий шарик гипнотизера.
Зрачки девушки продолжали двигаться. Налево, направо… Солнце, луна, огонь, покой, жар, холод, жизнь, сон…
— Теперь быстрее, — велел Саймон. — Пусть слова, которые ты повторяешь, живут и звучат сами собой, не мешая думать. Думай! Думай о чем-нибудь хорошем, о матери, которая научила тебя танцевать, о танце… Представь, что ты танцуешь, — тебе ведь это нравилось, верно? Ты скользишь, едва касаясь земли, наклоняешься и кружишься, протягиваешь Руки, прыгаешь, и прыжок твой длится долго, бесконечно — тяжесть исчезла, ты весишь меньше пушинки, ты паришь, летишь… И кто-то — уже не ты — все повторяет и повторяет: солнце, луна, огонь, покой, жар, холод, жизнь, сон… Быстрее! Еще быстрее!
Теперь взгляд Марии метался стремительным маятником, отсчитывающим не секунды, доли секунд. Мышцы ее были Расслаблены, пальцы не дрожали, лицо застыло, и только длинная прядь шелковистых волос развевалась на ветру. Кажется, она умела погружаться в такое состояние — пусть бессознательно, инстинктивно, как всякий хороший танцор, способный к воображаемому танцу: когда звучит мелодия, тело становится легким, почти невесомым и сказочно послушным, и музыка несет его, будто океанский вал, заставляя взлетать и опускаться, кружиться и скользить.
Входит в транс, отметил Саймон, и запел. Слова не имели значения, важен был ритм — мерный, успокоительный, торжественный, и потому он пел на тайятском, пел Песню Представления, которой, вернувшись из дальних опасных странствий, приветствуют друга-воина, родича или соратника. Конечно, на склонах Тисуйю-Амат не пели таких песен женщинам — ведь им, подобно воинам, не приходилось странствовать, подвергаться насилию, бороться за жизнь, ранить, убивать и получать удары — равно как болтаться в мешке над стаей разъяренных кайманов; но Мария прошла через это испытание, а значит, была достойна Песни, какой приветствуют мужчин. Саймон пел:
Я — Тень Ветра, носивший дневное имя Дик Две Руки; так звал меня Наставник в дни юности в Чимаре.