— Приступим. — Дон Грегорио Сильвестров, обменявшись взглядом с Алексом, зашелестел разложенными на столе бумагами. — Что на сегодня, Хайме?

— Трясунчик, сокол мой, Трясунчик. Кажется, он еще жив?

— Еще жив. Жив, пока я не выбрал отстрельщиков. Но о Трясунчике — после, — дон Грегорио по прозвищу Живодер небрежно махнул рукой. — Поговорим о Харбохе.

— О Харбохе? А что такого случилось в Харбохе? — Протез старика лязгнул, когда он откинулся на спинку кресла. — По моим сведениям, кондор-генерал Луис припек задницу гаучо, затем, как приказано, отошел и уже находится в центральных провинциях — со всеми своими людьми, лошадьми, пленниками и с бочкой пульки для нашего дона Алекса. Харбоху он проследовал без остановок.

— Он-то проследовал, — откликнулся дон смоленских, разглядывая лежавшие на столе бумаги, — а вот крокодильеры задержались. Погуляли в Харбохе. Еще погрелись у костров… Большие костры получились, Хайме! Из Сан-Ефросиньи видать.

— Ну так что же? Харбоха — их епархия, Сильвер. Их и Трясунчика, хотят — жгут, хотят — милуют… Нам-то убытка никакого! Мост цел, «штыки» переправились без потерь, дон-протектор отсиделся в Форту, а все остальное, в сущности, мелочи.

— Мелочи, — мрачно согласился Грегорио, не отрывая глаз от стола. — Склады сгорели, сотня «торпед» пошла кайманам на корм, все кабаки разгромлены, но ты, Хайме, прав — об этом пусть голова болит у Трясунчика и Монталь-вана. Мелочи! Есть, правда, одна странность…

Старый Хайме приподнялся, будто желая заглянуть в бумаги и полюбопытствовать насчет упомянутой странности, но тут скрипнула дверь, свежий ветер пошевелил листы, и в комнате появилась девушка. Она проскользнула с галереи; чудилось, что кожа ее еще источает солнечный жар, а пряди светлых волос подобны золотым протуберанцам. Она была очень красива — стройная, длинноногая, с высокой грудью и правильными точеными чертами.

При виде ее Алекс по прозвищу Анаконда жадно сглотнул и улыбнулся, а надменное лицо дона Грегорио смягчилось.

— Что, Пакита? — произнес он, оторвавшись от своих бумаг.

— Приказать, чтоб подали вина, отец? — Голос девушки, низкий и томный, звучал чарующе, но в серых глазах стыли холодные льдинки. Казалось, она не замечает улыбок и взглядов Алекса; во всяком случае, подаренный ему ответный взор был суров и в будущем не сулил главе Военного департамента ничего приятного. Взвешен, измерен и куплен, читалось в ее глазах; возможно, продан и предан, и уж, во всяком случае, не любим.

— Пусть принесут белого из Херсус-дель-Плата, — распорядился дон смоленских и после паузы прибавил: — Мы скоро закончим, Пакита, и ты сможешь поболтать с Алексом. Поболтать! — Изобразив усмешку, он покачал длинным костистым пальцем. — Эти «штыки» бывают так нетерпеливы… Не позволяй ему раньше времени лезть под юбку, девочка.

— А если выше? — пробормотал Алекс, посматривая на полные груди девушки. Когда Пакита, передернув плечами, направилась к двери, он облизнул губы, а старый Хайме язвительно скривился. Что до дона Грегорио, то тот промолчал и не произнес ни слова, пока служитель в синем расставлял бокалы и наливал вино.

— Так вот, о странностях… — Дон смоленских потянулся к шкатулке с сигарами, потом, будто раздумав, отдернул руку. — В Харбохе погибли бойцы и «шестерки» Трясунчика, общим числом под сотню; еще — немерено портовой швали и двадцать шесть крокодильеров. Кто угодил к «торпедам» под нож, кто утонул или сгорел на угольных складах. Но девятнадцать были убиты в борделе — есть там такой, у гавани, собственность Монтальвана. При нем — мытарь… Так, мелкота, он же — вышибала: следит, чтобы клиенты не надували потаскух. Его допросили. Мои люди. Допросили с пристрастием! — Дон Грегорио стиснул пальцы в кулак, словно душил кого-то невидимого, жалкого. — Упрямый, подонок. Однако сознался, что крокодильеров прибил какой-то тип, заночевавший в борделе. Чуть ли не в одиночку! С ним, правда, были еще трое, а может, четверо. Все — с Пустоши. И среди них, — дон Грегорио зашелестел бумагами, — некий Кобелино, знакомец мытаря, из бывших монтальвановских «шестерок». Этот шепнул приятелю, что обзавелся новым хозяином, и что хозяин его, брат Рикардо, — великий боец: пришиб в Пустоши всех огибаловских отморозков. Это вам ничего не напоминает?

Вопрос был обращен к обоим собеседникам, но тяжелый взгляд дона, Грегорио уперся в Алекса. Тот заерзал в кресле и кивнул.

— Брат Рикардо? Может, священник? Сумасшедший поп, прикончивший в Дурасе троицу диких? Судя по описанию, белый, ни капли негритянской крови, хотя кто его знает… Высок, светловолос, глаза — синие, морда — как на картинке. Бабы таких любят.

— Похож, очень похож, — сообщил дон Грегорио, заглядывая в свои бумаги. — Вот справка из канцелярии Синода. Сообщают, что в Пустошь недавно были направлены священники Домингес и Горшков. Рикардо-Поликарп Горшков… Тоже похож, но не такой красавчик, как описывает Алекс. И что бы все это значило?

— Подмена? — произнес Хайме с вопросительной интонацией.

— Возможно. Теперь прикинем: события в Пустоши — это сентябрь; в начале октября кто-то разделался с бойцами «черных клинков» у Негритянской реки, затем — происшествие в Харбохе, а к нему — самая свежая новость: исчез патрульный катер «торпед». На Паране, у Сгиба. Собственно, не исчез, отыскались кое-какие обломки… Такое впечатление, что взорвался паровой котел, а заодно — весь динамит и порох… или что там у них было в трюме. Ни один мерзавец не выжил. Рассказать некому.

— Думаешь, все тот же поддельный поп сработал? — Дон Хайме поскреб в голове негнущимися пальцами протеза. — Если так, за этим братцем Рикардо без малого две сотни трупов, судари мои. Значит, человек он обученный, опытный, и к тому же желает непременно в Рио добраться. Пустошь, потом Негритянская река, Харбоха, Сгиб. Дорожка известная, в обход Разлома… — Старик покосился на дона Грегорио и повторил: — Опытный человек, Сильвер! Не срушники ли заслали? Чтоб с Трясунчиком разобрался?