Раннее утро. Еще не проснувшись, уже знаю — я рад.
— Джорж, — шепчет она и теребит губами мое ухо. — Там весна, я чувствую ее запах через окно, идем!
Соня тянет меня за руку. Открываю глаза и вижу ее улыбку.
Нужно быть осторожным — а вдруг боги все же способны на зависть.
Не отнимайте это у меня, прошу я негромко.
Так, чтобы она не услышала.
Собираем корзинку и идем к воде. Расстилаем плед, завтракаем. Ее сынишка забыл дома шапку и сейчас топает по проснувшейся зелени, там, где еще вчера все было бурым и мертвым.
Я сажаю его себе на плечи и мчусь сквозь весну, пока он не начинает хрипеть от хохота. Соня сидит на земле и смеется. Это наш с ним ориентир в зелени — далекая точка красного платья.
Потом мальчик сидит у нее на коленях и ест печенье, а я наливаю кофе в разномастные чашки. Но скоро ребенка отвлекает что-то, что способны видеть только дети, и он отходит от нас в сторону. Соня не спускает с него глаз.
Больше мне ничего не нужно, думаю я. Она здорова, и больше мне ничего не нужно.
Но лишь только я позволяю себе так подумать, эта мысль немедленно разделяет нас. Словно граница проходит по расстеленному на земле пледу.
Есть вещи, о которых мы никогда не говорим.
Соня берет меня за руку, словно тоже видит нежданного гостя. И, как бывало и прежде, отвечает на мой невысказанный вопрос:
— Я никогда не падаю. Я просто делаю шаг вниз.
— У тебя есть я.
Я глажу ее по щеке;
— Я дышу тобой, я хожу по земле твоими ногами.
— Не оставляй меня, Джорж.
— Я не оставлю тебя, — отвечаю.
Она смотрит на мальчика.