Известь рос прагматиком и понимал, что казаков такими сделала среда. Перед ним люди, которые суровый жизненный экзамен сдавали не раз и каждый раз — на уверенную пятерку. И ему — избалованному цивилизацией жителю XX века — ох, как нелегко будет влиться в эту среду. Единственный плюс: привитые ему с детства законы дворовой жизни здесь работают. Правда, помноженные раз в двадцать. Но это лучше, чем ничего. С гоповским миром нельзя бороться, с ним можно только сосуществовать. Для чего необходимо правильно себя поставить. Найти тонкую грань между «не прогнуться» и «не сломаться».

…Вечером «старшие товарищи» снова протянули найденышу грязный котел.

— Завтра почищу, а сегодня не буду, — встал и ответил Известь, сжав кулаки. Господа-казачество похмурили брови, оценивая затраты и риски. Ну, рисков-то не было. А вот затраты. Тем более, Дурной работать не отказывается…

В общем, на этот раз «переговоры» завершились благополучно. С одной стороны, Санька согласился подчиняться, но обозначил свои условия. Конечно, иллюзии строить рано. Этот «договор» придется передоговаривать раз за разом, снова и снова.

И как в воду глядел. Матерые казаки изо дня в день проверяли его не прочность. Молодые — просто искали повода почесать о найденыша кулаки. С последними Санька заставлял себя драться. Заставлял — потому что каждый раз это был обреченный бой. Потому что все они — вплоть до самой мелкой сопли — готовы драться до смерти. А у беглеца из будущего страх умереть намного сильнее. Слишком уж привыкли ценить жизнь в его родном времени.

Как ни странно, но в гноблении Дурнова почти не участвовал красавец «Ален Делон», который так холодно встретил появление найденыша. Ивашка (именно так звали сероглазого, и это имя ему категорически не шло) вообще предпочитал не замечать «убогого». Зато здоровяк с драным рукавом, которому обломилось разжиться пятком ценных шкурок, свой облом не забыл. Главным зачинщиком всех проверок на крепость почти всегда оказывался именно Драный. И молодых парней (особенно, с других дощаников) на драки подначивал именно он.

Один раз Саньке даже удалось повалить своего противника. Уже через полчаса к их биваку подвалила целая толпа — мстить за обиженного. И тут Санька обалдел: за него тут же впряглась вся его команда! И Тимофей Старик, и прочие гребцы. А Драный (Драный!) вышел вперед ихней стенки и уже начал закатывать рукава. Правда, его обошел Ивашка сын Иванов, что-то негромко нашептал старшему чужих — и искатели «справедливости» утерлись и ушли без драки.

На Санькиной душе потеплело. Правда, статус его это никак не изменило. Более того, он как бы оказался всем должен…

Неизвестно, чем закончились эти попытки найденыша влиться в ряды землепроходцев, но ему помог случай.

Год (7)161 от сотворения мира/1652-3

Дурной

Глава 21

Вся флотилия дощаников стояла на берегу рядом с рыбацкой деревенькой. Санька сразу узнал знакомые полуизбушки из тонкого бревна, берестяные балаганы. Всё, как в его «родном» селении, только здесь в разы побольше: на великой реке Манбо селились роды покрупнее. Многие казаки спустились на берег и рыскали по опустевшим жилищам. Перед дощаниками в окружении «свиты» стоял Хабаров, и к нему как раз подвели местного мужичонку со связанными руками. Найденыш спрыгнул на землю и подошел поближе.

— Козьма, толмачь давай! — велел Хабаров невысокому мужику в теплом не по сезону озяме. — Вызнай, где людишки местные, и видел ли он иудины дощаники? Куда шли, когда?

Толмач Козьма грозно навис над хэдзэни и начал орать в него вопросы. Когда до Саньки дошло, какую дичь несет переводчик, то едва не прыснул. Слова речного народа он расставлял в неправильном порядке, да еще смешивал их с вкраплениями из совсем другого языка. Пленник, как мог, отстранялся от крикуна.

— Что нехристь бормочет? — поинтересовался атаман.

Козьма свел брови и принялся старательно вслушиваться.

— Да, ерунду какую-то Ярофей Павлович! Что про луки, стрелы… Да он нам грозит, паскуда!

— Он молится, — влез Санька, опасаясь, что бедному охотнику сейчас ни за что достанется.

— Молится?