Бекетов запустил рубленую ладонь в бороду. Вздохнул.

— Ну, ты спробуй, Дурной. Поглядим ужо.

…Наутро Дурнова выпустили. Кузнец велел горе-атаману целовать крест и пред ликом Пречистой владычицы богородицы и приснодевы Марии поклясться, что он и все его людишки верны государю-батюшке, что никаких измен он не замышляет, ясак отдает в полной мере… и так далее. Известь машинально крестился, привычно уже бил поклоны и говорил «нерушимые» слова — без малейших волнений души. Конечно, он «замышлял»! Только не то, чего все они боятся, так что совесть его чиста.

Приказной раздобрился. Даже спросил: есть ли в чем нужда у темноводцев?

— Теперя вам большую землицу надзирать надо — дам я тебе людишек в помощь.

— Да не надо… — неуверенно стал отмахиваться Дурной. Он понимал, что Кумарскому острогу в конце зимы понадобится каждый воин. Вдруг именно тех, что он заберет — как раз и не хватит? А еще он понимал, что Кузнец ему не помощников, а надзирателей впаривает. Именно по этой причине Онуфрий был крайне настойчив и три десятка все-таки принять заставил. Зато это были не кто попало — а обученные служилые воины. В куяках да почти все при пищалях.

— Если можно Онуфрий Степанович, пошли в отряде Ивашку Телятева, — сдаваясь, попросил Дурной.

— Дружок ли? — ухмыльнулся Кузнец.

— Да нет… Почти незнакомы.

Санька не стал продолжать. Тут уже никак не извернуться. Всё дело в том, что Ивашка Телятев (или Теленок) — единственное имя, которое он помнил из книг. Единственное имя среди тех, кто погибнет во время нападения маньчжуров.

«Глупо, конечно, — корил Санька сам себя. — Война же случится. Не погибнет этот — погибнет другой…»

Но всё равно не смог промолчать.

…В Темноводный шли уже два дощаника. На втором — грозное боевое пополнение, с которым еще предстояло разбираться. Дурной велел весла не мочить: черные воды Амура сами до дому домчат, за день. Атаман сидел на носу и жадно искал родные уже изгибы береговой линии. Кто-то завозился рядом.

Гераська.

— Атаман… — сдавленно просипел парень, голоса вообще не было у него. Еще и смотрит на сторону. — Ты… прогони меня, атаман. Или вообще казни… Мочи уже нет!

Гераська поднял свои круглые глаза на Дурнова, а в них — одна сплошная боль.

— Это я всё Петриловскому нашептал про тебя. И про атаманство, и про пищали даурские. Всё!