Кертис Ярвин: Я думаю, что естественно смотреть на гипертрофированный, дисфункциональный режим и говорить: этого должно быть меньше. Должно быть меньше государства. Для любого инженера спонтанные заказы элегантны и, кажется, хорошо работают; конкуренция работает хорошо, бюрократия — нет. С этого легко начать.
Затем Хоппе указывает: мы можем рассматривать досовременный международный порядок как спонтанный порядок! На самом деле это высшая точка либертарианства: государства — это конкурирующие суверенные корпорации. Над ними вообще нет правительства — глобальный анархо-либертарианский рай вооруженных «совкорпусов».
И все же странно, что в этой ультра-либертарианской модели государства совсем не либертарианские! Нация — это земля и ее оседлые жители. Совкорп владеет и тем, и другим — потому что кто еще мог бы это сделать? Таким образом, государство, не как в англо-американской теории ограниченного правительства, а как в теории континентального суверенитета, является абсолютным. Или, скорее, любое объяснение того, почему оно не обязательно должно быть абсолютным, является излишним — бородавка на модели.
Хоппе продолжает указывать на то, что наследственная монархия в классическом европейском стиле отнюдь не является варварским пережитком, а просто совкорпусом, который является семейным бизнесом. Поскольку временной горизонт семьи неопределен, как и временной горизонт государства, наследственный монарх проявляет наименьшее напряжение между личными и национальными интересами.
Абсолютный наследственный монарх не заинтересован в использовании неэффективной бюрократии. Поскольку он хочет, чтобы его нация процветала, он, скорее всего, примет экономическую и социальную систему, которая, по-видимому, способствует процветанию наций: либертарианский капитализм. Итак, мы проходим полный круг, своего рода слоеный пирог либертарианства, затем абсолютная монархия, затем еще больше либертарианства.
Таким образом, теория Хоппа создала странный мост между англо-американской традицией политической философии, которая покорила мир не только силой идей, и более старой континентальной или макиавеллистской традицией. Ух ты! И я пошел по мосту.
Конечно, таких порталов много. В то время я не знал о книге Джеймса Бернхэма «Макиавеллианцы», более раннем подобном синтезе (1940), который является учебником по реалистической политической философии, который я обычно рекомендую. Я по-прежнему склонен уделять больше внимания англо-американским писателям, возможно, главным образом потому, что, несмотря на то, что я международный еврей, я читаю только по-английски.
Что касается Eumeswil, это удивительная работа, которая повлияла как на мою точку зрения, так и на мою жизнь. Юнгер написал этот научно-фантастический роман, который является не только политическим, но и технически пророческим, в свои восьмидесятые годы; в некотором смысле это квинтэссенция его опыта жизни при четырех немецких режимах.
Юнгер проводит различие между «анархом», который остается в стороне от власти и стремится сохранить свою ментальную независимость от нее, и «анархистом», который разыгрывает свое сопротивление власти, обычно из-за неконтролируемого стремления к власти. В гулаг всегда попадает анархист — на самом деле анарх часто в большей безопасности, чем даже истинно верующий.
Например, в нашем дерьмовом шоу пандемии анархиста учат носить маску; из-за этого он отказывается носить маску. В самолете ему приказывают носить маску; либо он подчиняется этому приказу, ворча о своих правах, либо становится непослушным.
Анарху читают лекцию о том, чтобы он носил маску; его не очень волнует лекция, кроме как как доказательство того, во что верят определенные люди; он составляет собственное мнение о том, насколько хорошо работают маски, недооценивая источники, которые, похоже, находятся в политическом безумии. Возможно, он носил маску, когда маски были расистскими, и все еще носит ее сейчас, когда она стала праведной.
Когда ему приказывают (принудительно) надеть маску, он надевает ее; если ему приказывают надеть корону Burger King, или маньчжурскую очередь, или даже сикхский тюрбан, он тоже надевает ее. У власти есть свои права. Анарх знает это; он даже знает, что у него нет никаких прав. Анарх очень любит уступчивость.
Но хотя анарх всегда подчиняется, он никогда не подчиняется. Приказ носить тюрбан никоим образом не может сделать его сикхом; мало того, это даже не может сделать его антисикхом. Сила владеет его телом, но никак не влияет на его душу.
Ломез: Я думаю, что здесь мы сталкиваемся с напряженностью, которая отличает вашу точку зрения от многих других идеологически настроенных читателей и поклонников вашей работы. Или, во всяком случае, ключевое различие в отношении и расположении духа. Венатор, главный герой «Эвмесвиля», образец этой концепции «анарха» и тонко завуалированный рупор самого Юнгера, самоустранен, отстранен, своего рода отшельник души, как вы объясняете. Эта отстраненность от партийных обязательств обеспечивает огромную внутреннюю свободу, что приводит Венатора к самому глубокому и проницательному пониманию социальных и политических сил, которые его окружают.
Но не у всех нас есть такая интеллектуальная роскошь. Мы не можем все быть отшельниками души. Мир и его история зависят от несовершенного понимания и действий людей, которые участвуют в борьбе, людей, которые выходят на арену и готовы испытать свою мощь и решимость против противников.
Юнгер был экстраординарным человеком и мыслителем, который, возможно, был уникально одарен, чтобы занять эту позицию «анарха». Остальные из нас? Я в этом не уверен. По крайней мере, это отношение не универсально обобщаемо, верно? Итак, как же нам ориентироваться в этих конкурирующих стратегиях? Как лучше всего противостоять диссидентским мыслителям, которые отвергают нынешний режим и хотят защитить себя и свои семьи от его худших эксцессов? Должны ли мы все больше походить на Венатора? Должны ли мы все отступить в наши внутренние редуты, чтобы нарисовать более подробные карты территории? Или существует также роль активного и явного партизанского сопротивления?
Кертис Ярвин: Ты используешь слишком много метафор, юный джедай. Идея о том, что мыслитель, думая или даже делясь своими мыслями, «действует», является одной из плохих идей революционного периода. Это анархистская идея. Это одновременно подвергает вас опасности и искажает ваши мысли.
Оглянитесь назад на мою позицию в отношении масок и вакцин. Моя позиция, позиция «четкого изложения», заключается в том, что официальная позиция по этим вопросам, хотя и интересна и часто даже важна, для меня не имеет значения. Я бы так же быстро автоматически убедился в Соборе, как и автоматически с ним не согласился. В любом случае вы его раб.
Если вы чувствуете, что «действуете» против него, распространяя или действуя в соответствии с мнениями, которые с ним не согласны, вы все еще находитесь в этом месте, где обманывают 18-й век. Это неэффективный способ организации каких-либо действий. Вы не «действуете», а «разыгрываете», а я всегда против «разыгрывания».
Безусловно, это тот случай, когда ни один режим не меняется иначе, как путем политических действий в некотором широком смысле. Эта акция будет короткой и острой — возможно, просто своего рода выборами. Эти выборы — это создание специальной народной армии, и этой армии действительно понадобятся генералы, центурионы, общественные организаторы и т. д.