Я живо воображала себе, как в один прекрасный день спустя много лет пришлю в этот магазин доллар в конверте, чтобы покрыть убыток, сопроводив его письмом о том, как чувство вины отравляло каждый миг моей жизни, и вдруг до меня дошло, что я смотрю прямо на изображение чернокожей Марии. И я имею в виду не просто картинку с изображением какой-то там черной Марии. Я имею в виду картинку, совершенно идентичную той, что принадлежала моей матери. Она смотрела на меня с этикеток доброго десятка банок с медом. «Мед “Черная Мадонна”» – вот что было написано на них.

Дверь распахнулась, и в магазин вошло семейство, явно только что из церкви. Мать и дочь были одеты одинаково, в темно-синие платья с белыми воротничками, как у Питера Пэна. Свет хлынул в дверной проем, дымчатый, волнистый, размыто-желтоватый. Малышка чихнула, и ее мать сказала:

– Иди-ка сюда, давай вытрем тебе носик.

Я вновь перевела взгляд на банки с медом, на янтарный свет, плававший внутри них, и заставила себя дышать спокойно.

Впервые в жизни меня осенило: в мире нет ничего, кроме тайны и ее умения скрываться за тканью наших нищенских, подавленных дней; она сияет ярко, а мы этого даже не знаем.

Я подумала о пчелах, которые по вечерам залетали ко мне в комнату, о том, что они были частью всего этого. И о том голосе, который я слышала накануне, сказавшем мне: «Лили Мелисса Оуэнс, твоя банка открыта», – сказавшем это так же просто и ясно, как женщина в темно-синем платье разговаривала со своей дочерью.

– Ваша кока-кола, – напомнил мне мужчина в галстуке-бабочке.

Я указала на банки с медом:

– Откуда вам это привозят?

Он решил, что отзвук шока в моем голосе на самом деле был возмущением.

– Я понимаю, о чем вы, – затараторил он. – Многие не покупают этот мед, потому что на этикетке у него Дева Мария в облике цветной женщины. Но, видите ли, это потому, что женщина, которая изготавливает этот мед, сама цветная.

– Как ее зовут?

– Августа Боутрайт. Она держит пчел по всему округу.

Дыши, продолжай дышать.

– Вы знаете, где она живет?

– О, конечно! В самом эксцентричном доме – вы другого такого в жизни не увидите. Окрашен в ядрено-розовый цвет, как пепто-бисмол. Ваша бабушка наверняка его знает. Надо пройти через весь город по Мейн-стрит, пока она не повернет к шоссе на Флоренс.

Я шагнула к двери:

– Спасибо.

– Передавайте бабушке от меня привет! – крикнул он вслед.

От храпа Розалин тряслись перекладины скамьи. Я потрясла ее за плечо: