Розалин спала с открытым ртом, и с ее нижней губы тянулась длинная ниточка слюны. По движениям ее глаз под веками я поняла, что она смотрит на тот серебряный экран, на котором появляются и пропадают сны. Ее опухшее лицо сегодня выглядело получше, но при свете дня я заметила еще и фиолетовые синяки на ее руках и ногах. Ни у одной из нас часов не было, но, судя по солнцу, мы проспали бо́льшую часть утра.

Розалин будить не хотелось, и тогда я вытащила из вещмешка деревянный образок Мадонны и приставила его к стволу дерева, чтобы как следует рассмотреть. Божья коровка заползла на изображение и уселась на щеке Богоматери, превратившись в прекраснейшую родинку. Мне стало интересно, принадлежала ли Мария к числу любительниц природы, предпочитала ли деревья и насекомых церковному нимбу, надетому на нее.

Я снова легла и попыталась придумать историю о том, почему у моей матери оказалась иконка с чернокожей Марией. Ничего не получилось – вероятно, потому что я ничего не знала о Марии, которой в нашей церкви никогда не уделяли большого внимания. По словам брата Джеральда, ад – не что иное, как костер для католиков. В Сильване католиков не водилось совсем – одни баптисты и методисты, – но у нас были инструкции на случай, если мы встретимся с ними где-нибудь в странствиях. Мы должны были предлагать им пятичастный план спасения, а уж их дело было, соглашаться или нет. В церкви нам раздавали пластиковые перчатки, и на каждом пальце был написан свой этап. Начинать надо было с мизинца и двигаться к большому. Некоторые женщины носили свои «перчатки спасения» в сумочках на случай неожиданной встречи с каким-нибудь католиком.

Единственная история о Марии, которая у нас упоминалась, – это история о свадьбе: когда она убедила сына, практически вопреки его воле, сотворить вино из обычной воды. Для меня эта история явилась потрясением, поскольку в нашей церкви вино не одобряли, да и если уж на то пошло, не считали, что у женщин должно быть право голоса в таких вопросах. Единственное, что я сумела предположить, – это что моя мать как-то где-то общалась с католиками, и, должна сказать, это предположение вызвало у меня тайный трепет.

Я сунула картинку в карман, а Розалин все спала, выдувая воздух сквозь дрожащие губы. Я решила, что она может так проспать и до завтра, поэтому стала трясти ее за руку и не сдавалась, пока она не приоткрыла глаза.

– Господи, затекло-то как все! – простонала она. – Такое ощущение, будто меня палкой избили.

– Тебя и вправду избили, помнишь?

– Но не палкой, – уточнила она.

Я подождала, пока Розалин встанет на ноги: это был долгий, невероятно трудный процесс, сопровождавшийся ворчанием, стонами и разминанием конечностей.

– Что тебе снилось? – спросила я, когда она выпрямилась.

Она поглядела на верхушки деревьев, потирая локти.

– Минутку, дай вспомню. Мне снилось, что преподобный Мартин Лютер Кинг-младший опустился на колени и красил мне ногти на ногах своей слюной, и каждый ноготь был рубиново-красным, словно он перед этим сосал леденцы с корицей.

Я думала об этом сне, когда мы двинулись к Тибурону. Розалин шествовала, точно ноги ее были помазаны миром, точно все окрестные земли принадлежали ее рубиновым ногтям.

Мы дрейфовали мимо серых амбаров, мимо кукурузных полей, явно нуждавшихся в системах полива, и стад коров герефордской породы, медленно пережевывавших жвачку и казавшихся весьма довольными жизнью. Прищурившись и глядя вдаль, я видела фермерские дома с широкими верандами и качели из тракторных покрышек, подвешенные на веревках к ветвям ближайших деревьев; ветряки топырились рядом с ними, их гигантские серебристые лепестки тихонько поскрипывали, когда налетал ветерок. Солнце испекло все до полной готовности, даже ягодки крыжовника, из которого состояли живые изгороди, превратив их в изюм.

Асфальт кончился, и начался гравий. Я прислушивалась к звукам, которые он издавал, царапая подошвы нашей обуви. В ямке, где сходились ключицы Розалин, скопилась лужица пота. Я даже не знала, чей желудок громче жалуется, требуя пищи, мой или ее, а стоило нам тронуться в путь, как до меня дошло, что нынче воскресенье, день, когда все магазины закрыты. Я опасалась, что в итоге мы начнем питаться одуванчиками, выкапывать из земли дикий турнепс и личинок, чтобы не помереть с голоду.

Запах свежего навоза наплывал с полей и время от времени отбивал у меня аппетит, но Розалин сказала:

– Я сейчас и мула бы съела.

– Если удастся найти какое-нибудь открытое заведение, когда доберемся до города, я зайду и куплю нам еды, – пообещала я.

– А ночевать-то где будем? – проворчала она.

– Если у них здесь нет мотеля, придется снять комнату.