Исполнение паспортного режима также имело существенные недостатки. Как отметил в своих циркулярах № 223 от 6 мая и № 247 от 13 мая 1943 г. начальник Главного управления милиции НКВД СССР комиссар милиции I ранга А. Г. Галкин, нарушения паспортного режима носили массовый характер: в результате поголовной проверки, проведенной в январе-феврале 1943 г. в 52 областях, краях и республиках, было выявлено 222 662 нарушителя. Проверка вскрыла большую «засоренность» режимных городов «уголовно-преступным и всякого рода пришлым элементом». Комиссар милиции подчеркнул, что территориальные органы милиции поддержанием режима так, как того требует обстановка, не занимались, вследствие чего имело место огромное количество фактов многомесячного проживания по поддельным и фальшивым документам и даже вовсе без документов, удостоверяющих личность, и без прописки.

Вопросам режима отдельные руководители предприятий порой уделяли настолько мало внимания, что его практически не было вовсе. Нередко при массовом поступлении «рабочей силы» на заводах не успевали должным образом оформить пропуска, и люди ходили на работу по спискам без предъявления документов, удостоверяющих личность. В условиях, когда каждые рабочие руки были на счету, на работу зачастую принимали людей не только вопреки отказу им в допуске органами госбезопасности, но и вообще не имеющих никаких документов. Только в течение 1942 г. на заводе им. Кирова и им. Колющенко в Челябинске было принято без паспортов и прописки 9478 человек, на завод № 24 и № 1 в г. Куйбышеве – 1100 и 800 человек соответственно, на завод № 70 в г. Москве – 911, на завод № 176 в г. Туле – 409, на завод № 8 в г. Свердловске – 356 рабочих. Интересы обеспечения фронта военной продукцией, необходимость выполнения планов любой ценой заставляли использовать непосредственно на режимном производстве не только личный состав расформированных в 1942 г. строительных батальонов и рабочих колонн, но и труд заключенных, передвижение которых по заводу не всегда удавалось регулировать в точном соответствии с инструкциями.

Отношение подобных руководителей к вопросам режима наиболее ярко выразил директор завода № 33 А. Г. Солдатов на объединенном пленуме Молотовского областного и городского комитетов партии в декабре 1941 г.: «Мы сейчас работаем над вопросом ужесточения всего режима работы завода. Завод был проходным двором, рабочих выпускали из завода все, кому не лень. Люди больше думали о картошке, чем о работе. Сейчас категорически запретили выходить с завода без личного разрешения директора завода, а ночью – без личного разрешения дежурного по заводу. Если раньше с завода уходило по одной тысяче человек, то в последнее время с завода выходит не больше пятнадцати»[303]. Для этого командира производства режимные меры служили более важной, с его точки зрения, задаче – не допустить ухода рабочих с вверенного ему завода в течение производственной смены.

По результатам проверок, проведенных несколько месяцев спустя после начала войны, стали появляться выводы, что система охраны того или иного объекта не обеспечивает безопасности от проникновения посторонних лиц. Такое положение могло сложиться лишь в условиях, когда реальная подрывная деятельность противника в глубоком тылу не ощущалась, а потому и не осознавалась. Вопреки реальности руководство центральных и местных партийных органов, и органов НКВД не сомневалось, что агенты германских спецслужб в советском тылу активно действуют. Иные мнения подвергались резкой критике. Решительный и беспощадный отпор получали рассуждения об отсутствии агентов врага на той или иной территории. Отсутствие фактов диверсий, вредительства и террористических актов как аргумент безапелляционно отвергалось. Следуя рекомендациям Л. П. Берия, работники наркомата внутренних дел зачастую оказывали неприкрытое давление на сотрудников местных Управлений НКВД и ради получения нужных показателей агентурно-оперативной работы требовали решительных действий, которые вступали в противоречие с законом. Так поступали не только заместители наркома Б. З. Кобулов и С. Н. Круглов, но и их подчиненные. Например, заместитель ЭКУ НКВД Д. Г. Родионов, будучи в Свердловске, руководил расследованием крупной аварии в системе Уралэнерго, обесточившей на несколько часов большое количество оборонных предприятий. При заведении уголовного дела по факту аварии он настоял, чтобы расследование велось по статье 58–9 УК PCФСP (диверсия). Следователю Tитовy, который намеревался возбудить уголовное дело по статье 111 УК РСФСР (халатность) и проявил при этом принципиальность, Родионов выразил политическое недоверие, обернувшееся вскоре исключением Титова из ВКП(б) и увольнением из органов НКВД. Материалы по факту аварии передали другому следователю, и тот выполнил, что от него требовалось: на допросах получил от обвиняемого «признательные» показания о группе работников Уралэнерго, которые якобы длительное время занимались диверсиями в системе электроснабжения[304].

Как в этом, так и во многих аналогичных случаях сказывалось влияние четко обозначившейся в правовой практике военного времени тенденции переквалификации приобретавших повышенную социальную опасность административных и дисциплинарных проступков в уголовные преступления[305]. Устойчивой тенденцией можно считать и ужесточение санкций за неосторожную вину работников промышленности и транспорта при наступлении тяжелых последствий, которые виновный хотя и не предвидел, но мог и должен был предвидеть. В постановлении от 12 февраля 1942 г. Пленум Верховного Суда СССР подчеркнул, что причиненный ущерб государству, государственным предприятиям является существенным обстоятельством при оценке общественной опасности преступления и должен соответствующим образом влиять на определение судом меры наказания. Более того, под влиянием судебной практики и толкования законодательства тяжесть наступивших (или возможных) последствий преступления из отягчающих вину обстоятельства превращалась в существенный признак, образующий состав иного преступления. В дополнение к сказанному следует учесть, что по объекту и объективной стороне некоторые хозяйственные преступления – выпуск недоброкачественной продукции, нарушение технологической дисциплины, бесхозяйственность, срыв договорных поставок и другие – по оценкам того времени входили в систему преступлений против обороны Советского Союза[306]. Аналогично обстояло дело и с должностными преступлениями и преступлениями в области трудовых отношений. Самовольный уход с предприятий[307], прогулы, отказ от перехода на другую работу в связи с сокращением штатов, уклонение от трудовой мобилизации и повинностей и ряд других преступлений этого вида были отнесены к той же системе преступлений, за которое усиливалась уголовная ответственность. Указанные выше факторы, схожесть объекта и объективной стороны названных видов преступлений с контрреволюционными преступлениями отчасти объясняют случаи сравнительно легкого перехода при квалификации юридических фактов к статьям УК РСФСР о диверсии, вредительстве и саботаже[308]. Единственное доказательство умысла – так называемые «признательные показания» – добывались в ходе следствия. Практически в каждом Управлении НКВД были следователи – «мастера» по воздействию на обвиняемых в целях получения от них подобных признаний. В Куйбышеве, например, таким «ценным» сотрудником был некий Шкуренков, который в короткие сроки умел добиваться от подследственных нужных показаний о их участии в государственных преступлениях[309]. По одному из сфабрикованных при его непосредственном участии уголовных дел была осуждена группа несовершеннолетних рабочих завода № 179 Наркомата танковой промышленности. Их обвинили в том, что они в целях уклонения от выполнения производственных заданий по выпуску продукции, идущей на вооружение Красной армии, по предварительному сговору проводили контрреволюционный саботаж путем умышленного членовредительства: обливали кисти своих рук керосином и поджигали, причиняя себе ожоги. Семнадцатилетний формовщик литейного цеха Татаринцев пытался объяснить: «Работа была непосильной, я хотел отдохнуть и все… За бюллетень мне не платили, но я его брал для того, чтобы не работать. Работа у меня была тяжелая, и я просил начальника цеха перевести меня на легкую работу, но он сказал, что нет такой работы. Я набивал коробки землей, была норма три коробки в день. Я это делал, но уставал, так как часть земли приходилось приносить и самому… Совершая умышленное членовредительство, я не думал о том, что это преступление квалифицируется как контрреволюционный саботаж. Если бы я это знал, что членовредительством никогда бы не занимался, ибо я не являюсь человеком, настроенным против Советской власти…»[310].

Аналогичными мотивами пытались объяснить свои действия и другие участники этой группы, но следствие в таких пояснениях не нуждалось. Они не были приняты во внимание и на закрытом заседании судебной коллегии по уголовным делам Куйбышевского областного народного суда: семеро несовершеннолетних «государственных преступников» получили каждый свой срок – от пяти до восьми лет лишения свободы с последующим поражением в избирательных правах от двух до пяти лет – за контрреволюционный саботаж и организационную деятельность, направленную на подгтовку и совершение государственных преступлений.

Под обвинение в контрреволюционном саботаже нередко попадали те командиры производства, которые, получив дополнительные задания по выпуску военной продукции, не бросали сразу все силы на их выполнение, не переводили рабочих на казарменное положение, а вместо этого старались избежать произвольно завышенных плановых заданий, не обеспеченных сырьем, материалами, без достаточного количества рабочих соответствующей квалификации и необходимого оборудования. Если руководители заводов пытались опереться на инженерные расчеты и обосновать перед вышестоящими инстанциями нереальность спущенных сверху производственных планов, то вероятность быть репрессированным значительно возрастала. Архивные материалы отражают далеко не единичные факты, когда партийные органы в лице членов бюро обкомов ВКП(б) на своих заседаниях квалифицировали невыполнение производственного задания в срок как государственное преступление и передавали «виновных» в саботаже в карательные органы по сути дела лишь для того, чтобы там оформили уголовное наказание[311]. Если в результате подобного вмешательства производительность труда возрастала, то вместе с этим в партийно-государственных органах росла уверенность в наличии «злой воли», которая ранее мешала нормальному развитию производства. Эта уверенность побуждала все шире использовать карательные методы для решения производственных задач.

Сходная картина вырисовывается и по материалам, отражающим борьбу органов государственной безопасности с вредительством на объектах экономики. Отсутствие разоблаченных диверсантов, вредителей, как и саботажников, считалось серьезным недостатком в работе подразделений НКВД, поэтому установки выявлять эти контрреволюционные преступления следовали систематически. Более того, прямо говорилось, что начальники городских и районных аппаратов НКВД увлекаются выявлением антисоветских высказываний и их документированием, в то время как контрреволюционно настроенный человек не ограничивает свою деятельность разговорами, агитацией, а вместе с тем вредит, саботирует, готовит диверсионные и террористические акты, занимается шпионажем. Считалось, что человек, высказывающий недовольство властями, не может честно работать на Советскую власть, и у него обязательно должны быть преступные связи. Оперработник в каждом зафиксированном случае антисоветских высказываний был обязан искать «направляющую руку» немецкой разведки. Ту же «руку» искали и в ходе расследований многочисленных аварий и выхода из строя промышленного оборудования, из-за которых лихорадило производство[312]. Случалось, получали объективные данные о прямом умысле. Установления такого факта было в то время достаточно, чтобы возбудить уголовное дело и привлечь злоумышленника пo статье 58–7 УК РСФСР за вредительство. Состав контрреволюционного преступления считался в наличии, если удавалось установить (или получить признания), что обвиняемый желал или сознательно допускал ослабление экономической мощи СССР[313].

В одном из спецсообщений в Челябинский обком партии начальник местного УНКВД Булкин довел до сведения первого секретаря, что на заводе № 13 Наркомата вооружения при монтаже турбогенератора обнаружены неправильно поставленная прокладка, а такие посторонние предметы: гайка в турбине, кусок медной проволоки и металлическая пластина в генераторе. Руководство УНКВД квалифицировало перечисленные факты как попытки путем порчи оборудования помешать нормальной работе завода. Наличие на нем вредителей они объясняли большой засоренностью промышленного объекта антисоветским элементом. Характерно: расследованием еще не было установлено ни одного конкретного лица, которое можно обоснованно подозревать в контрреволюционном преступлении, а вывод о вредительстве носил официальный характер и был безапелляционным. Следует признать, что органы государственной безопасности выявляли факты умышленной порчи оборудования и уклонения от обязательного труда по мотивам личного интереса обвиняемых (чаще из-за непомерно тяжелых условий труда), но нередко квалифицировались эти факты как саботаж и вредительство. Будучи нацеленными на борьбу с контрреволюционными преступлениями, такие действия оценивались как вклад в повышение качества военной продукции. Дело в том, что существовавшая и в предвоенные годы проблема качества[314] значительно обострилась с форсированием темпов военного производства. Резкое увеличение количества продукции для фронта неизбежно вело к возрастанию брака. Высшее руководство страны это понимало и сознательно шло на такой шаг, так как требовалось восполнить боевые потери в кратчайшие сроки[315]. Известный конструктор артиллерийского вооружения В. Г. Грабин вспоминал о словах И. В. Сталина, сказанных по телефону 10 августа I941 г.: «Очень прошу Вас, сделайте все необходимое и дайте поскорее как можно больше пушек. Если для этого потребуется пойти на снижение качества, идите и на это»[316]. Услышанное ошеломило и поразило конструктора, привело его в замешательство: по предвоенному опыту ему было прекрасно известно, что даже за чисто профессиональную неудачу можно было попасть под обвинение во вредительстве согласно указу oт 10 июля 1940 г., который отменен не был. В военное время выпуск недоброкачественной продукции квалифицировался как вредительство.

Устные указания Сталина, приведенные выше, входили в явное противоречие с названным указом и ставили организаторов производства в сложное положение перед выбором: или выпускать продукцию высокого качества и сорвать в связи с этим задание ГКО и пойти под суд за саботаж, или бросить все силы на изготовление возможно большего количества военной продукции за счет снижения – в определенных пределах – ее качества. Последний вариант в 1941 г. устраивал все вышестоящие инстанции, поэтому развитие промышленного производства пошло тогда в данном направлении[317]. Вследствие такой постановки вопроса широко распространились очковтирательство, различного рода махинации, факты сращивания аппаратов отделов технического контроля (ОТК) с руководством цехов и предприятий и даже с представителями военной приемки для сокрытия брака, значительно снижавшего боевые качества военной продукции. Аппараты ОТК зачастую комплектовались лицами с низкой квалификацией и даже технически вовсе неграмотными, которые под давлением администрации легко соглашались на выпуск явно бракованной продукции. Такие работники практически занимались лишь оформлением документации. Пока фронт не получил некоторой передышки, качество боевой техники и вооружения военных также волновало менее, чем количество. Но уже в первые месяцы 1942 г. из воинских частей пошел поток рекламаций[318]. Когда по отдельным видам военной продукции положение стало нетерпимым, выяснилась и новая позиция Сталина. Авиаконструктор А. С. Яковлев в своих воспоминаниях рассказал о страшном гневе И. В. Сталина, вызванном информацией о массовых заводских дефектах обшивки истребителей, вскрытых лишь на фронтовых аэродромах: «Враг не нанес бы нам большего ущерба, не придумал бы ничего худшего. Это работа на Гитлера!»[319].

С учетом создавшегося положения территориальные органы госбезопасности сосредоточили внимание на предотвращении производственного брака. Сотрудникам ставилась задача активно разрабатывать выявленных бракоделов, которые, как предполагалось, пользуясь моментом, могут под видом технологического брака вести вредительскую работу. Со второго квартала 1942 г. территориальные органы госбезопасности вплотную занялись выявлением и предупреждением фактов отправки на фронт бракованной продукции. Так, на заводе № 92 Наркомата вооружения, где главный конструктором был упоминавшийся выше В. Г. Грабин, уже в апреле 1942 г. были арестованы начальник ОТК Пономарев и ряд других работников этого же отдела. Поводом для вмешательства органов госбезопасности послужило неудачное испытание на заводском полигоне новой пушки УСВ, в связи с чем задерживалось принятие ее на вооружение и ухудшались производственные показатели завода. Заводская комиссия попыталась вину за происшествие возложить на работников артполигона, которые, по ее мнению, совершили диверсионный акт. Однако проверка показала, что большинство изготовленных на заводе пушек имели дефекты, пропущенные аппаратом ОТК. В ходе следствия были использованы также рекламации, поступившие на артиллерийские системы из действующей армии или с танкостроительных заводов. Эти материалы послужили основанием для следственной обработки начальника ОТК Пономарева (впоследствии реабилитированного), который сознался, что, являясь антисоветски настроенным, умышленно пропускал на фронт пушки с дефектами для того, чтобы ослабить мощь Красной армии. В большинстве аналогичных ситуаций к уголовной ответственности привлекали работников отделов технического контроля. Другие же лица, заинтересованные в выполнении производственной программы любой ценой, по материалам расследований не проходили даже косвенно.

Качество продукции зависело от наличия определенного технологией сырья, материалов и комплектующих изделий. В годы войны их острый дефицит заставлял производственников искать выход, опираясь зачастую лишь на собственные возможности. Конструкторы и технологи проделали огромную работу да упрощение технологии изготовления боевой техники и вооружения, искали и находили заменители остродефицитных легированных сталей и других материалов и компонентов, переходили на более производительные методы производства деталей и сборки изделий, стремились по возможности избавиться в конструкции от всего, что не могло существенно снизить боевые тактико-технические качества военной продукции. Все эти меры руководством страны приветствовались, их авторы и исполнители получали правительственные награды и другие поощрения. Однако отношение к таким рационализаторам резко менялось, если вынужденное упрощение или изменение технологии оборачивалось вдруг массовым браком, который вскрывался в фронтовых условиях. Тогда подключали органы госбезопасности. Так, в апреле 1942 г. вскрылось, что принятые фронтом с завода № 112 танки Т-34 непригодны к эксплуатации в бою из-за появившихся трещин в броне башен и других дефектов. В связи с этим нарком танковой промышленности В. А. Малышев издал приказ, которым констатировал грубые нарушения технологии на заводе и слабый контроль за качеством деталей, поступающих на завод. Ряд должностях лиц были предупреждены, получили выговоры, уволены с работы. В отношении главного металлурга завода Данилевского приказ гласил: «3а самовольное изменение марок сталей для танков, что привело к ухудшению качества танков, с работы снять, с завода уволить и дело передать прокурору для привлечения к судебной ответственности»[320]. Данилевский и его заместитель Мощанский Управлением НКВД по Горьковской области были арестованы и обвинены в подрыве государственной промышленности в контрреволюционных целях. После агентурно-следственных мероприятий начальник отделения ЭКО УНКВД младший лейтенант госбезопасности В. Я. Гузик пришел к убеждению, что замена марок сталей, упрощение режимов обработки заготовок, изменение технологии термической обработки башен танков преднамеренно направлялось на ухудшение качества боевой техники, а внешне маскировалось стремлением увеличить выпуск продукции для фронта. Оба обвиняемых во вредительской деятельности (ст. 58–7 УК РСФСР) признались. Данилевского приговорили к расстрелу, Мощанский был наказан пятнадцатью годами лишения свободы[321]. Результаты следствия и мера наказания были одобрены секретарем обкома ВКП (б) М. И. Родионовым, который информировал об этом городской партийный актив. Это один из фактов реализации на практике руководящей установки рассматривать подобные материалы «под углом зрения» вероятных контрреволюционных преступлений. Показанный механизм функционирования государственно-партийного управления неизбежно приводил к нарушениям законности, объективному вменению при расследовании уголовных дел и привлечению к уголовной ответственности лиц, которые контрреволюционных преступлений в действительности не совершали. Обществу это наносило непоправимый ущерб. За преступные методы управления оно расплачивалось многими жизнями и судьбами своих граждан. Среди них были и рабочие, нехватка которых в тылу остро ощущалась, и инженерно-технические работники, чей опыт оказался невостребованным.

Среди архивных материалов о выпуске недоброкачественной военной продукции имеются многочисленные документы, говорящие о том, что распространенным явлением в те годы стало умышленное сокрытие производственного брака, так как в первые военные годы выполнение производственной программы по количеству отодвигало на второй план качество работы. Ответственность за срыв ежедневного графика выпуска военной продукции командиры производства боялись гораздо больше и всеми мерами, нередко преступая закон, стремились выполнить задания ГКО. Чтобы сокрытие брака прошло успешно, в ряде случаев вступали в сговор между собой руководители предприятий и путем административного давления определяли позицию начальников отделов технического контроля и подчиненных им контролеров, не останавливаясь порой перед тем, чтобы избавиться от несговорчивых лиц, путем разбронирования и отправив их на фронт. Реализация принципа «любой ценой выполнить производственную программу» объективно вела к серьезным злоупотреблениям и преступлениям, в которые втягивали даже представителей военной приемки. Например, Управлением НКВД по Куйбышевской области весной 1942 го. была предотвращена отправка на Юго-Западный фронт 24 тыс. негодных артиллерийских 76-мм снарядов со склада г. Сызрани. Выяснилось, что бракованная продукция поступила с завода № 15 Наркомата боеприпасов. После предварительного разбирательства этот вопрос обсудил обком ВКП(б), после чего директор завода Щекотихин и военпред Митряков были отданы под суд, парторг ЦК ВКП (б) Савальский снят с работы, секретарь горкома партии получил выговор. При обсуждении этого случил на пленуме ОК ВКП(б) отмечалось, что нарушения технологии стали обычным явлением и нa авиационных заводах № 1, 18, 24: «…Пришлось переделать очень многое ужe на аэродромах для того, чтобы исправить брак и дать гарантированное качество»[322]. Но делалось это уже после отчета о выполнении плана в количественных показателях.

Снижение требований к качеству военной продукции вначале было настолько всеобщим и стало обычным делом, что впоследствии оперативные работники органов госбезопасности, получая достоверную информацию о грубейших нарушениях технологии на оборонных предприятиях, были не в состоянии изменить существо дела, сами теряли ориентиры в этих вопросах, ограничиваясь в отдельных случаях информациями в партийные инстанции и вышестоящим начальникам.

Подводя итог сказанному, следует отметить, что защита экономического потенциала СССР от подрывной деятельности противника и действий враждебных элементов органами государственной безопасности строилась по принципу «от объекта», к которым могли быть устремления. Необходимость и целесообразность оперативного обслуживания конкретного завода или предприятия определялась характером выпускаемой продукции и производственным потенциалом, а не базировалась на достоверных данных о конкретных устремлениях противника. В первые же месяцы войны количество объектов оборонных отраслей промышленности, подлежащих оперативному обслуживанию органами госбезопасности, значительно выросло.

Благодаря действиям органов государственной безопасности и в силу общей военно-политической обстановки, сложившейся после поражения немцев под Москвой, разведывательная деятельности противника в глубоком советском тылу оказалась к ноябрю 1942 г. практически полностью парализованной.

Материалы о привлечении к уголовной ответственности за диверсию, вредительство и саботаж в годы войны – с учетом проведенной работы по реабилитации жертв необоснованных репрессий – показывают, что борьба с этими контрреволюционными преступлениями являлась формой привлечения правоприменительных органов к реализации мер по наращиванию интенсивности и производительности труда в целях максимального увеличения количества и повышения качества выпускаемой продукции для обеспечения жизненно важных потребностей Красной армии и экономической безопасности страны в целом.

В. А. Гашенко

Оперативная работа в советских лагерях для военнопленных в годы Великой Отечественной войны

Великая Отечественная война, наряду со Второй мировой, явилась самым масштабным военным конфликтом в истории человечества. Одним из последствий разгрома армий противника в годы Великой Отечественной войны стало создание на территории СССР свыше 500 лагерей и других специальных объектов для военнопленных, через систему которых до конца 1940-х гг. прошло более 4 млн военнопленных и около 300 тыс. интернированных лиц[323].