Недовольство ненцев вылилось в объединение около 60 хозяйств в «Мандаладу» (с ненецкого – «находящийся в сборе, в куче»), окончательный отказ с их стороны от уплаты каких бы то ни было налогов, с сопутствующим присвоением 61 мешка муки, 10 бочек соли и угоном 95, ранее переданных в качестве военного налога, оленей. Отметим не подвергаемую сомнению организационную роль лидеров движения, агитировавших сомневавшихся ненцев к вступлению в организацию и создание отдельного стойбища в предгорьях Северного Урала, около горы Недь-Ю, в 100 км. от пос. Усть-Кара.

Для ликвидации «Мандалады» из Архангельска была направлена вооруженная ППШ оперативная группа под командованием старшего лейтенанта госбезопасности Земзюлина. 23 июня 1943 г. в ходе вооруженного столкновения с засевшими в горах ненцами был убит один красноармеец, четверо, в т. ч. руководитель группы Земзюлин, получили ранения, погибли шестеро восставших, еще двое получили ранения. Во избежание дальнейшего кровопролития в качестве переговорщиков в горы были направлены остававшиеся на равнине жены участников «Мандалады», сумевшие уговорить мужей сложить оружие. После боя было собрано 37 единиц огнестрельного оружия, в основном – американские винтовки «ремингтон» и берданки, 222 патрона, свыше 1,5 кг. пороха, 500 капсюлей. 36 ненцев (в возрасте от 18 до 78 лет) были доставлены для проведения следствия в Архангельск, чуть позже к ним прибавилось еще трое, задержанных следовавшей, но не поспевшей к месту событий оперативной группой из Сыктывкара.

Проведенное в период с 6 июля по 4 сентября 1943 г. следствие обвинило задержанных в преступлениях, предусмотренных ст. 58–2 (вооруженное восстание) и 58–11 (участие в контрреволюционной организации) УК РСФСР. Во время следствия умер один из руководителей «Мандалады» – С. Ного. Оставшихся в живых судил на закрытых заседаниях военный трибунал войск НКВД Архангельской области. Другой руководитель «Мандалады», В.Лаптандер, был приговорен к расстрелу, замененному решением Президиума ВС СССР от 12 января 1944 г. 20 годами каторжных работ, и умер в тюрьме 9 февраля 1944 г. Остальные обвиняемые получили по 10 лет лагерей с последующим поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества. Один из ненцев был оправдан и сразу же отправлен на призывной пункт. Кроме того, 49 ненцев, в т. ч. семеро погибших, проходили по делу, но «не привлекались к ответственности». В июле 1990 г. прокуратура Архангельской области после изучения материалов дела пришла к выводу о том, что «… квалификация содеянного является правильной. Мера наказания определена к каждому из осужденных с учетом личности и степени участия в содеянном. Нарушений норм уголовно-процессуального закона по делу не установлено[291].

На этом можно было бы ставить точку. И все-же. Попробуем разобраться.

Материалы данного уголовного дела, в отличие от многих иных им современных, представляют внушительный том и содержат подробные протоколы допросов свидетелей и обвиняемых, которые, в частности, не позволили прокуратуре Архангельской области в 1990 г. в ходе кампании по реабилитации усомниться в справедливости обвинения 1943 г. Однако, именно чрезмерная подробность, обвинительная направленность и «сложносочиненность» показаний способствуют распространению убеждения о несправедливости выдвинутых обвинений. У этого сомнения имеются некоторые основания. Так, в списке 39 обвиняемых по следственному делу, 36 охарактеризованы как неграмотные, а расписывался в следственных документах и вовсе один – Валей Семен, остальные вместо подписи ставили родовые знаки-клейма. При этом в своих, данных через переводчика, показаниях лидер группы неграмотный кочевник – оленевод С. Ного признает себя виновным в том, что (приводим дословно): являлся одним из руководителей вооруженной бандитской группы, так называемой Мандалады, которая в переводе с ненецкого означает «сбор, созыв людей для похода против установленных законов советской власти, короче говоря, восстание против советской власти».

Творчество следователя в данном случае представляется весьма вероятным. Слишком емкое значение приобрело в протоколе ненецкое слово «мандалада». Подобные сомнения вызывают и иные объемные материалы дела – многостраничные переведенные на русский язык протоколы, скрепленные родовым клеймом. А ведь они являются единственным первоисточником для современного исследователя. Ненецкая письменность перед войной только зарождалась в столичных университетах, аудиозаписи не велись.

Указанные обстоятельства порождают спорадические всплески интереса к трагедии в ненецкой тундре. Творческий подход к делу со стороны следователя способствует переосмыслению событий 75-летней давности и возникновению двух крайних оценок.

Так, рядом исследователей действия участников «Мандалады» 1943 г. оправдываются и выстраиваются в общую канву национально-освободительного движения ненецкого народа против русской, в т. ч. советской, экспансии. При этом вспоминаются набеги ненцев на Пустозерск XVII–XVIII вв., волнения в ходе коллективизации[292], откуда перекидывается мостик к набиравшему в 1990-е гг. движению по вовлечению ненцев в финно-угорское движение, противопоставляемое многовековой русской колониальной политике[293].

Иной крайностью является поиск в тундре не только ненецкого, но и немецкого следа. Известно, что немецкое командование проявляло к Крайнему Северу самый непосредственный интерес. В годы войны на заполярных островах действовало несколько немецких радиометеостанций, Кригсмарине предпринимал попытки пресечь работу Северного морского пути, в полярных водах барражировали немецкие подводные лодки. Однако никаких свидетельств о причастности Абвера к ненецкому восстанию не имеется, протестует против этого и здравый смысл. Отметим, что в данном случае указанные исследователи обгоняют в своем творчестве даже следователя НКВД, действовавшего в рамках действовавшего уголовного законодательства.

Участники «Мандалады» были осуждены по двум статьям УК РСФСР: 58–2 (вооруженное восстание) и 58–11 (участие в контрреволюционной организации). При этом последняя не могла выступать в качестве самостоятельной, а лишь подчеркивала организованный характер преступного деяния. Диспозиция статьи 58–2 фактически исключала возможность вооруженного восстания без влияния извне: «Вооруженное восстание или вторжение в контрреволюционных целях на советскую территорию вооруженных банд, захват власти в центре или на местах в тех же целях и, в частности, с целью насильственно отторгнуть от Союза ССР и отдельной союзной республики какую-то часть ее территории или расторгнуть заключенные Союзом ССР с иностранными государствами договоры…». Официальный комментарий к статье полностью исключал всякую двусмысленность: «При морально-политическом единстве советского народа вооруженные восстания мыслимы в СССР только как акт международной контрреволюции, засылающей на территорию СССР своих агентов для организации выступления против советской власти». В качестве санкции предусматривались: «высшая мера социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства, … и изгнанием из пределов Союза ССР навсегда, с допущением, при смягчающих обстоятельствах, понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет с конфискацией всего или части имущества»[294].

Таким образом, немецкий след в ненецком восстании по сути являлся частным случаем объективного вменения, предусмотренного текстом уголовного закона. В самих следственных материалах и тексте приговора он отмечен не был. И только теперь, спустя десятилетия вновь безосновательно обнаруживается отдельными авторами[295].

В заключение согласимся с выводом о признании преступным характера действий участников «Мандалады», пошедших на вооруженное выступление против власти в военное время. При этом трудно отрицать наличие определенной преемственности восстания июля 1943 г. от имевших место волнений в ходе коллективизации 1930-х гг., его схожесть с инцидентами военного периода в ямало-ненецкой тундре, а также снижение доверия среди местного населения к советской (центральной) власти, вызванное формой и результатами подавления восстания[296]. Необходимо учитывать, что основной побудительной причиной действий участников «Мандалады» являлись не подрывные усилия немецкой разведки и не «акт международной контрреволюции», а социально-экономические трудности, вызванные сложнейшими условиями военного времени и особенностями местного жизненного уклада – сохранением традиционных форм хозяйствования, информационной и даже некоторой политической обособленности от центра страны. Вместе с тем, отметим, что указанные особенности не повлияли на бесценный вклад жителей Нененецкого округа в достижение многонациональным советским народом Победы в Великой Отечественной войне.

А. М. Демидов

Борьба органов госбезопасности с преступлениями, наносившими ущерб экономике СССР в годы Великой Отечественной войны

Одним из важнейших элементов системы обеспечения экономической безопасности СССР в годы Великой Отечественной войны были территориальные органы государственной безопасности. Согласно поставленным задачам, они вели борьбу с контрреволюционными и иными преступлениями, нарушавшими бесперебойную работу объектов военной экономики и наносившими ущерб экономической безопасности СССР в целом. В первый же день войны директивой № 127/5809 от 22 июня 1941 г. нарком госбезопасности В. Н. Меркулов потребовал нацелить агентурно-осведомительную сеть на своевременное вскрытие и предупреждение возможных вредительско-диверсионных актов на объектах народного хозяйства. Наряду с «изъятием» разрабатываемого «контрреволюционного и шпионского элемента» необходимо было оперативными мерами немедленно пресекать любые попытки государственных преступлений: шпионажа, террора, диверсии, восстаний, бандитизма, забастовок и саботажа[297].

Директивой СНК СССР и ЦК ВКП (б) от 29 июня 1941 года руководство Советского Союза потребовало энергичных мер на местах по всесторонней помощи действующей армии. Надлежало укрепить армейский тыл, организовать охрану заводов, электростанций, мостов, телефонной и телеграфной связи, повести беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов и вражеских парашютистов. Директива повлияла на усиление начатой к тому времени территориальными органами госбезопасности контрразведывательной защиты важнейших объектов военной экономики. Здесь следует подчеркнуть, что атмосфера всеобщей подозрительности, сформировавшаяся в 1930-е годы, сказалась на выборе неоправданно широкого круга объектов экономики, подлежащих усиленной охране в глубоком тылу, к которым реальных подрывных устремлений германских спецслужб в начальный период войны не фиксировалось[298]. Постановлением ГКО № 433сс от 8 августа 1941 года верховное руководство страны потребовало усилить охрану важнейших промышленных предприятий и обязало органы НКВД СССР принять в этом самое непосредственное участие[299].

Меркулов В.Н.

Кроме усиления охраны особо важных объектов экономики, был ужесточен режим передвижения по стране в целом, въезда в отдельные города – крупные промышленные центры, области[300], а также усилен пропускной режим на заводах оборонных отраслей промышленности. Во изменение паспортного режима провели перерегистрацию паспортов. У всех работающих в промышленности паспорта были изъяты, эвакуированных и беженцев переписали и взяла на учет. Одновременно с допуском к секретным работам и документам предпринимались меры по удалению с оперативно обслуживаемых объектов политически неблагонадежных лиц. Этому в немалой мере способствовало введение политического контроля за почтово-телеграфной корреспонденцией и телефонной связью граждан из мест расположения особо важных промышленных предприятий.

С августа 1941 г. деятельность многих городских и районных подразделений и вновь созданных экономических отделов территориальных органов НКВД была подчинена важнейшей задаче – обеспечению военной перестройки народного хозяйства. Согласно директиве НКВД № 314/9404 от 8 августа 1941 года «Об организации работы экономических отделов НКВД-УНКВД по оперативно-чекистскому обслуживанию предприятий оборонной промышленности» требовалось решительно пресекать малейшие попытки вредительства, диверсии и саботажа. Находившиеся в оперативном обслуживании территориальных органов госбезопасности объекты промышленности должны были работать без перебоев и обеспечивать стремительно возросшие потребности фронта в военной продукции[301].

В связи с рядом крупных аварий с большими человеческими жертвами и материальным ущербом более чем в миллион рублей появилась одна из очередных директив наркома внутренних дел – № 213 от 26 августа 1941 года «Об организации противодиверсионной работы на предприятиях оборонной промышленности». 28 августа директиву № 216 аналогичного содержания в отношении транспорта подписал заместитель наркома внутренних дел комиссар госбезопасности 3-го ранга Б. З. Кобулов[302]. Этими документами во главу угла было положено форсированное насаждение противодиверсионного осведомления на уязвимых в диверсионном отношении участках. Исходя из наличия таких мест, определялась количественная потребность в противодиверсионном осведомлении. Кроме того, ставилась задача обеспечить через осведомителей изучение работавших там лиц, в первую очередь обращая внимание на так называемый «подучетный элемент» во всех производственных сменах. Расширение военного производства, строительство новых заводов создавало и новые производственные структуры, где согласно директивным указаниям полагалось иметь осведомителей. В наращивании их количества виделось тогда одно из решений противодиверсионной защиты объектов промышленности. Форсирование насаждения массовой противодиверсионной осведомительной сети породило упрощенный подход к ее формированию, но несмотря на это аппарат противодиверсионного осведомления удалось в основном сформировать лишь к концу 1942 г. К этому времени противодиверсионная осведомительная сеть ряда территориальных Управлений НКВД исчислялась тысячами человек, на каждого оперработника приходилось по несколько десятков осведомителей. Материалы периодических проверок органами госбезопасности состояния охраны особо важных объектов и пропускного режима отражают серьезные недостатки в этой работе. Так, широко распространенным явлением были грубые нарушения своих служебных обязанностей личным составом военизированной и вахтерской охраны, утрата бдительности при несении службы. Территориальными органами госбезопасности принимались решительные меры по улучшению качественного состава стрелков-охранников, устранению вскрытых недостатков.