Теперь он спал, растянувшись поверх одеяла одетый, и храпел с блаженной улыбкой. Ночного сидения он не выдержал и завалился.

Время шло. Тарусский видел, что они непременно запоздают, и расталкивал что есть мочи Веретенникова. Тот просыпался уже несколько раз, даже разговаривал. Тарусский переходил тогда к Власьеву, но в это время Веретенников снова засыпал.

Наконец Тарусский решил поднять сначала одного, потом приняться за другого.

— Да проснитесь же, наконец, пора ведь! — чуть не в сотый раз сказал он Веретенникову.

Тот открыл глаза и, чмокнув губами, приподнялся.

— А, что… пора?

— Ну да, пора, вставать пора.

— Вставать?

— Конечно.

— Я сейчас! — ответил Веретенников и сделал попытку снова опуститься на подушку.

Но Тарусский удержал его.

— Нет, батенька, на этот раз не отделаетесь, вставайте-ка!

— Я сейчас, сейчас…

Тарусский перешел к Власьеву.

Владимир Гаврилович начал отмахиваться и решительно не желал подавать признаки сознательной жизни.

— Да ведь это же невозможно, наконец! — рассердился Тарусский, чувствовавший, что просто устал и терпение его истощилось.

В дверях показался Веретенников еще в рубашке. Он помочил себе голову и усердно водил по мокрым волосам гребенкой.

— Погодите немножко, — остановил он Тарусского, — мне нужно показать вам…

— Что?

— Письмо. Я вчера, когда вы уже легли спать, получил письмо от Рыбачевского. Вот поглядите! — и Веретенников вынул из кармана брюк скомканный листик толстой английской почтовой бумаги с большим вензелем.