Вы меня должны понять верно: я действительно хочу просить у Вас вернуть рассказы. Но, во-первых, потому что очень долго я вообще ничего не знал о Ваших намерениях в отношении их печатания, во-вторых, мне просто очень нужны экземпляры их, т. к. у меня не осталось каким-то образом ни одного (!), а в-третьих, я думал снести их куда-нибудь (м.б. в «Юность», я не знаю, правда, куда именно), потому что совсем без денег. Даже эти небольшие деньги мне помогли бы сейчас.
Я по-прежнему чувствую бесконечную благодарность Вам за то, что Вы для меня сделали в связи с Рублевскими перипетиями, и отношение к Вам у меня совершенно то же: вполне искреннее, доверительное и благодарное.
Правда, мне показалось, что задержка с рассказами – раз это касается Тарковского – не случайна, и я пожалел, что Вы мне ничего об этом не сказали. Только и всего.
То, что я у Вас давно не был, не рассматривайте как выражение каких-то изменений в наших отношениях. Жизнь замерла для меня. Не знаю, надолго ли? И очень, поверьте, трудно общаться – и с Вами тем более – в состоянии анабиоза. Даже собака, когда она больна (и чувствует свою неполноценность), старается убраться с глаз долой, пока не выздоровеет. Будем считать, что в этом смысле у меня собачий характер.
Еще раз примите уверения, Евгений Данилович, в самом искреннем уважении и готовности служить Вам, чем смогу.
P.S. Что касается «дорожки», то за меня не беспокойтесь. «Дорожка» – единственное, что у меня никто не сможет отнять.
Дорогой Евгений Данилович!
Большое спасибо Вам за номер «Искусства кино» и за письмо. Очень был тронут. Ваше послание за это лето – первое в нашу глушь.
Я уже 25 дней здесь и чувствую себя вполне счастливым. К бумаге не прикасался ни разу, а пора – за мной статья в «Театр» и сценарий для Таллина по Гофмановским вещам. Понемногу буду впрягаться.
Здесь – сплошные дела. Надо завезти материал на постройку сарая для дров и сами дрова, напилить и расколоть их, чтобы успели высохнуть до осени. В доме надо кое-что переделать и починить. Времени не хватает.
Несколько омрачают настроение наблюдения за деревенскими людьми и их жизнью. Постепенно приходишь к убеждению, что только Бунин да Чехов с Достоевским отчасти поняли русского мужика. Какая это темная, животная и инертная масса! Бог с ними совсем!
О кино я постепенно забываю.
Прочел в газете о будущем Московском фестивале: какое убожество! Эти имена! Это жюри!
Милый Евгений Данилович! Передайте, пожалуйста, Ольге, что ее (в мой адрес) «все в порядке» осталось мною нерасшифрованным. Получила ли она разрешение в «Искусстве» на цитаты в «Ис. кино»?[1] У Вас, кажется, нужна ссылка на то, что это отрывки из книги, готовящейся для «Искусства».
Что Ермаш? Совершенно обезумел?
Как здоровье Олимпиады Трофимовны? Как Вы себя чувствуете? Мои дамы что-то не слишком хорошо. Давление! Тяпа буйствует. На днях получил от меня взбучку. Обнимаю Вас, желаю здоровья и здоровья – все остальное приложится.