Не было никакого смысла пытаться двигаться на танке и дальше, до Эльбы вполне можно было дойти и пешим ходом, горючее практически закончилось, а двигатель грозил вот-вот загореться от перегрева.
Мы загнали наш старый танк еще дальше в болото, понимая, что ему пришел конец, и не желая, чтобы он попал в другие руки, будь то русские, американские или даже немецкие. Дождавшись, когда раненые и штатские беженцы спустятся с брони, мы поставили нашу верную боевую машину на вторую передачу и провели ее еще на несколько метров вперед, пока она не вышла на участок воды, окруженный камышами. Тут она начала погружаться под собственным весом, а мы спрыгнули на берег и смотрели на ее гибель.
Первым перестал работать двигатель, потом, выбросив в воздух нагретые газы, погрузилась лобовая плита, длинный ствол башенного орудия стал заполняться болотной водой. Командирская башенка, из которой я столько видел и из которой отдал так много команд в горячке боев, тоже постепенно заполнялась застойной водой и наконец исчезла под ее поверхностью. Булькнули несколько последних пузырьков воздуха и выхлопных газов. Я молча стоял, глядя, как зеленая ряска затягивает поверхность водоема, и, когда она снова стала неподвижной, повернулся к своему экипажу. Все вместе мы двинулись во главе нашей маленькой колонны по забитой другими пешеходами дороге к берегам великой реки Эльба.
Все подходы к реке были запружены людьми всех типов: гражданскими, безоружными военными, отдельными воинскими подразделениями, сохранившими свое оружие. Среди последних были видны эсэсовцы из танкового корпуса, которые, подойдя сюда раньше нас, протолкались сквозь ряды людей, расчистив себе путь прикладами автоматов. Поверх голов тысяч людей, пытающихся спуститься вниз, я мог видеть поверхность реки, текущей внизу у подошвы склона. Вода в ней казалась черной, а ширина реки в этом месте составляла около двухсот метров. Берега реки здесь соединял один-единственный мост, другие мосты южнее и севернее были взорваны еще в апреле, чтобы предотвратить переход американцев через реку. Мост был довольно узок, в его конструкции сочетались сталь и дерево, а когда мы приблизились к склону берега, я понял, почему здесь собралось так много людей, ожидающих своей очереди переправиться на другой берег: мост был взорван в центре, так что люди могли перебираться по нему к американцам только тоненькой цепочкой и очень медленно.
Американский берег реки выглядел совершенно пустынным; там не было ни танков, ни орудийных позиций, и я не смог разглядеть ни единого американского солдата. Я разговорился с лейтенантом-артиллеристом, оказавшимся в толпе рядом со мной, и он поведал мне, что американцы отвели свои войска на несколько километров западнее берега реки.
– Они не хотят конфликтовать с русскими, – сказал он, пожав плечами. – Но посмотрите только на всю эту толпу. Здесь около пятидесяти или шестидесяти тысяч человек. Позволят ли только американцы всем нам перебраться к ним?
Я взглянул на противоположный берег. Ручеек людей, уже переправившихся по поврежденному мосту, растекся веером по широкому заливному лугу на той стороне и все так же стремился на запад. Там же виднелась и большая груда брошенного оружия – карабинов, винтовок и пулеметов, касок и «панцерфаустов» – как знак того, что германским войскам на американской стороне они больше не нужны. Я видел, как кое-кто из людей пытался преодолеть реку вплавь, несмотря на водовороты и быстрое течение. Некоторые из них выбирались на американский берег, но большинство исчезало в темной воде и больше не показывались на ее поверхности. Группа людей соорудила нечто вроде плота из найденного понтона, но, спущенный на воду с усевшимися на нем людьми, гребущими к противоположному берегу, он стал медленно набирать воду и погружаться под их весом, потом затонул, гребцы же тоже один за другим исчезли под водой.
Впереди нас эсэсовцы ударами прикладов пробивали себе путь, стремясь как можно скорее добраться до берега реки. Раздались выстрелы, и через минуту нам пришлось перешагивать через тела двух курсантов-артиллеристов, которые явно попытались урезонить эсэсовцев. Лежали на земле и другие тела, на которые никто не обращал внимания: раненые солдаты и умершие штатские, а также те, которым некому было облегчить их последние муки. Потерявшиеся дети бродили среди тысяч взрослых, с плачем разыскивая своих родственников. Штатские из моей колонны разобрали около полудюжины таких детей; и мы все держались вместе, медленно продвигаясь вперед к мосту.
На ближних подступах к мосту стояли солдаты, охранявшие сам мост и старавшиеся вымогать ценности у тех людей, которые хотели бы проскользнуть в обход всей толпы беженцев. За золотые часы, хороший фотоаппарат или кольцо с бриллиантом вы могли пройти к мосту без всякого ожидания своей очереди. Поначалу толпа проклинала этих солдат, но звуки снарядных разрывов за нашими спинами и стоны раненных их осколками сделали свое дело и убедили многих пойти на подкуп. Толпа заволновалась, многие падали и оказывались затоптанными. Откуда ни возьмись, в толпу врезалась обезумевшая лошадь, которая лягала и кусала всех, кто оказывался у нее на пути, пока ее наконец не пристрелили. Когда советские самолеты пролетели низко над нашими головами, не открывая огонь, но достаточно низко, чтобы мы смогли ощутить вонь из выхлопов их моторов, в толпе началась паника, и люди принялись штурмовать мост.
В этой обезумевшей толпе многие были задавлены и затоптаны насмерть, и неизбежным образом больше всех страдали самые хрупкие и самые слабые. Берег реки представлял собой отвесные глиняные откосы, с которых многие штатские были столкнуты в воду и нашли там свою смерть. Во всем этом хаосе остатки нашей группы наконец выбрались на мост и начали пробираться по его деревянному настилу цепочкой по одному человеку. В 20 метрах под нами бурлила темная вода, и нам с особой осторожностью приходилось протискиваться по поврежденному центральному пролету моста.
Ступив на другой берег реки, я испытал странное чувство.
На протяжении всего того, что нам пришлось увидеть и сделать в ходе прорыва из котла, мысль об американском береге Эльбы не покидала наше сознание. Теперь же, когда мы ступили на траву этого берега, не увидев на нем ни единого американского солдата, танка или самолета, ощущение этого было лишено реальности, как будто мои ноги онемели. Идя вместе с моим экипажем и остатками нашей группы из пехотинцев и штатских, мы оставили наши пистолеты и другое оружие в куче легкого стрелкового вооружения, в пирамиде металла, уже достигавшей в высоту метров четырех. Все, что теперь у меня осталось, – это фотография в моем кармане и Рыцарский крест Капо на нашейной орденской ленте, сорванный с тела лейтенанта на заглубленном участке дороги. Когда мы повернулись, чтобы двинуться дальше, к нам, пошатываясь, подошел «цепной пес»-фельджандарм.
Человек этот был пьян и, размахивая пистолетом, подозвал нас к себе. Бывшие рядом с нами штатские бросились от него, а он стволом пистолета указал на орден у меня в руке.
– Я возьму его, – заявил он, обдав нас волной перегара.
– Вы не заслужили его, – возразил я.
– Американские парни дадут мне десять баксов за Рыцарский крест, – посмеиваясь, сообщил он. При этом он использовал американское слово
Когда я выдал ему кулаком прямой в скулу, он выстрелил в меня.
Вот таким образом закончилась моя война в мае 1945 года, на западном берегу Эльбы, в американском секторе оккупации, без единого американца в поле зрения. После двух лет, проведенных мною в непрерывных сражениях, после Курска и отступления на запад, после прорыва из котла в Хальбе и полей, усеянных мертвыми телами. После всего, чего я стыдился, и всего, чем я гордился, моя война закончилась пьяным «цепным псом», проделавшим своей пулей отверстие в моей лопатке. Лежа на западном берегу Эльбы и видя мелькающие сапоги моих боевых товарищей, забивающих насмерть «цепного пса», я мог только закрыть глаза, устремленные в небо, и принять тот факт, что все, сотворенное нами, теперь уже закончилось.
Ребята моего экипажа доставили меня в центр Красного Креста в американской зоне оккупации: импровизированный госпиталь, расположившийся в брошенной школе в предместье Ганновера. Моя рана была довольно обширной, к ней добавились осколочные ранения спины, так что выздоровление шло медленно. Я проводил дни на первом этаже школьного здания, слушая американские радиопостановки и играя в карты. Медсестрами были добровольцы Красного Креста и монахини из самых разных стран, и никто не мог бы лучше выхаживать нас, чем это делали они.
Моя военная форма была сложена в кладовке, а я был облачен в старые штатские брюки и рубашку, выданные мне из госпитальных запасов. Я брился каждый день и курил сигареты, греясь в лучах солнца. Однажды я видел, как привезли нового пациента, раненного в поножовщине. Мне показалось, что я узнал его, это был один из тех эсэсовцев, которые пробивались сквозь толпу к мосту. Но я ничего не сказал про это, так же поступил и он. Экипаж моей «Пантеры» разбросали по различным лагерям для военнопленных в американской и британской зонах оккупации. До меня также доходили слухи, что гражданские беженцы, которые шли с нами, просто разбрелись по просторам Германии.